– Что ж, католицизм существует уже тысячи лет, – ответил я, – так что, вероятно, делает правильные вещи.

– Но надо признать, было совершено и много неправильного, – возразил Флетчер.

Любой человек, получивший ограниченное религиозное или всестороннее университетское образование, знает о Католической церкви и ее роли в политике и истории, не говоря уже о разных ересях, подавляемых на протяжении столетий. Даже шестиклассники изучают инквизицию.

– Это корпорация, – сказал я. – И конечно, бывают времена, когда штат укомплектован людьми, у которых амбиции преобладают над верой. Но это не значит, что вы выплескиваете ребенка вместе с водой. Не имеет значения, насколько неумелы Божьи слуги в Церкви, Его послание все равно доходит до нас.

Флетчер наклонил голову:

– Что вы знаете о зарождении христианства?

– Вы хотите, чтобы я начал с сошествия Святого Духа на Марию, или сразу перейти к звезде на Востоке?

– Это рождение Иисуса, – заметил Флетчер. – Две совершенно разные вещи. В историческом смысле после смерти Иисуса Его последователи не были встречены с распростертыми объятиями. К началу второго столетия нашей эры они буквально претерпевали смерть за свою веру. И хотя они принадлежали к группам, называвшим себя христианами, эти группы не объединялись вместе, поскольку сильно отличались друг от друга. Одну из них представляли так называемые гностики. Для них быть христианином означало сделать первый шаг, но для достижения истинного просветления следовало приобщиться к тайному знанию, или гносису. Начинали с веры, но потом развивали в себе способность к озарению – и для таких людей гностики предлагали второе крещение. Птолемей назвал его apolutrosis – то же слово обозначало законное освобождение раба.

– И как же люди приобщались к этому тайному знанию?

– В этом-то и загвоздка, – ответил Флетчер. – В отличие от Церкви, этому нельзя научиться. Тебе не говорят, во что нужно верить, – ты самостоятельно постигаешь это. Нужно заглянуть вглубь себя, понять человеческую природу и судьбу, и в этот момент ты постигаешь тайну: в тебе заключено нечто Божественное, если ты стремишься искать его. И путь для каждого будет разный.

– Это больше напоминает буддизм, чем христианство.

– Они называют себя христианами, – поправил меня Флетчер. – Но с этим не соглашался Ириней, в то время епископ Лиона. Он видел огромную разницу между ортодоксальным христианством и гностицизмом. В гностических текстах основное внимание уделялось не греху и покаянию, а иллюзии и просветлению. В отличие от Ортодоксальной церкви, нельзя было просто вступить в сообщество – необходимо было продемонстрировать духовную зрелость. И – вероятно, это стало для епископа камнем преткновения – гностики не признавали буквального воскрешения Иисуса. Для них Иисус никогда не был по-настоящему человечным – Он всего лишь являлся в человеческом обличье. Но для гностиков это было формальностью, поскольку, в отличие от ортодоксальных христиан, они не видели разницы между человеческим и Божественным. Для них Иисус не был единственным в своем роде спасителем – Он был наставником, помогающим найти свой индивидуальный духовный потенциал. И когда человек достигал этого, Христос не искупал его вину – а сам человек становился Христом. Или, другими словами, человек становился равным Иисусу. Равным Богу.

Легко понять, почему в семинарии это преподносилось как ересь: основа христианства состоит в том, что существует лишь один Бог и Он настолько отличается от человека, что приблизиться к Нему можно только через Иисуса.

– Самые большие ереси устрашают Церковь до смерти.

– В особенности в то время, когда Церковь испытывает кризис идентичности, – сказал Флетчер. – Я уверен, вы помните, как Ириней решил объединить Ортодоксальную христианскую церковь, выяснив, кто истинно верующий, а кто притворяется. Кто произносил слово Божье, а кто говорил… ну, просто слова. – В блокноте, лежащем перед ним, Флетчер написал: «БОГ = СЛОВО = ИИСУС», потом повернул блокнот, чтобы я мог увидеть. – Эту формулу придумал Ириней. Он говорил, что мы не можем быть Божественными, поскольку жизнь и смерть Иисуса сильно отличались от жизни любого человека и с этого началось ортодоксальное христианство. То, что не отвечало этому уравнению, становилось ересью: если человек должным образом не выполнял религиозные обряды, его исключали. Если хотите, это было чем-то вроде первого реалити-шоу: кто обладает самой чистой формой христианства? Ириней порицал людей, творчески относившихся к вере, таких как Марк и его последователи. Они произносили пророчества, и им являлись видения женского божества, облаченные в одежду из букв греческого алфавита. Он порицал также группы, обращавшиеся только к одному Евангелию, – вроде эбионитов, признававших лишь Евангелие от Матфея, или маркионитов, изучавших только Евангелие от Луки. В той же мере порицались группы вроде гностиков, обращавшиеся к большому числу текстов. Ириней постановил, что четыре Евангелия – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна – должны стать краеугольным камнем веры…

– …потому что во всех них есть описание Страстей Христовых… необходимое Церкви для того, чтобы евхаристия что-то значила.

– Совершенно верно, – согласился Флетчер. – Затем Ириней обратился ко всем людям, пытавшимся выбрать для себя правильную группу. Вот его примерные слова: «Мы знаем, как сложно определить, что истинно, а что – нет. Поэтому мы хотим упростить это для вас и сказать, во что нужно верить». Люди, поступившие так, были истинными христианами. Другие же – нет. Много лет спустя эти наставления Иринея верующим стали основой Никейского символа веры.

Любой священник знает, что в семинарии нам дают знания под католическим соусом – и все же за этим стоит бесспорная правда. Я всегда считал, что Католическая церковь доказала свою жизнеспособность благодаря истинным, убедительным идеям, которые выдержали испытание временем. Но Флетчер говорил о том, что самые убедительные идеи были подавлены потому, что угрожали существованию Ортодоксальной церкви, а причина того, что их сокрушили, в определенный момент состояла в их большей популярности по сравнению с ортодоксальным христианством. Или, другими словами, Церковь выжила и процветает не потому, что ее идеи наиболее обоснованные, а потому, что умеет хорошо запугивать и принуждать.

– Значит, книги Нового Завета были просто редакционной политикой, которую кто-то однажды избрал, – сказал я.

Флетчер кивнул и спросил:

– Но на чем была основана эта политика? Евангелия не являются словом Божьим. Они даже не являются апостольскими изложениями слова Божьего. Это просто истории, лучше всего представляющие символ веры, которому по мысли Ортодоксальной церкви должны следовать люди.

– Но если бы Ириней этого не сделал, – возразил я, – то, возможно, христианства не было бы. Ириней объединил большую массу отдельных последователей с их верованиями. Когда вы живете в Риме в сто пятидесятом году нашей эры и вас арестовывают за то, что вы молитесь Христу как Спасителю, вам хочется, чтобы люди рядом с вами не отворачивались в последнюю минуту, говоря, что верят во что-то другое. По сути дела, и в наше время по-прежнему важно понять, кто верующий, а кто – просто полоумный. Откройте любую газету, и увидите, как гнев, предрассудки или эгоизм регулярно выдаются за слово Божье, да еще и с пристегнутой к ним бомбой.