– Итак, – допытывался Стоукс, – кто имеет доступ к футлярам? Перечислите должности людей, которые обычно кладут ордера и приказы в эти футляры.

Дженкинс задумался:

– Их не слишком много. Здешние сержанты и сержанты из полицейских участков: всего восемь человек. Инспекторы вроде вас и их старшие следователи. Суперинтендант и комиссары, хотя они, конечно, сами не приходят. Посылают секретарей. – Он вдруг понизил голос: – Вроде мистера Камерона.

Услышав скрип двери, Стоукс и Барнаби обернулись и увидели человека, которого знали в лицо. Дуглас Камерон, личный секретарь лорда Хантингдона, показался им спесивым типом: это было видно по походке, манере держать голову, принюхиваться с таким видом, словно в комнате стоял скверный запах.

Сделав вид, будто никого не замечает, Камерон направился к футляру, предназначенному для Бирмингема, висевшему на противоположной стене от холборнского. Снял крышечку, сунул внутрь сложенную бумагу и обернулся. Вряд ли от Камерона ускользнуло, что за ним наблюдают. Жесткий взгляд зеленоватых глаз упал на Дженкинса и Стоукса. Очевидно, он решил, что эти двое не стоят его внимания. Но, увидев Барнаби, он холодно кивнул:

– Адэр. Снова шатаетесь по трущобам?

– Как видите! – сухо бросил Барнаби.

Камерон слегка приподнял брови, наклонил голову и неспешно вышел.

– Чванливый ублюдок, – пробормотал Барнаби, поворачиваясь к стойке.

Дженкинс хмыкнул, но тут же поджал губы и стал перебирать бумаги.

– Не стану спорить, сэр.

Барнаби вздохнул:

– Жаль, что «чванливый ублюдок» – это не основание для обвинения Камерона в подготовке преступления.

Стоукс мрачно кивнул:

– Спасибо, Дженкинс. Кстати… не можете ли вы поспрашивать курьеров? Может, кто-то что-нибудь заметил или сюда приходил кто-то, кому здесь не полагается быть?

– Обязательно, сэр, – пообещал Дженкинс.

Распрощавшись, Барнаби и Стоукс поднялись в кабинет инспектора. Стоукс покрепче прикрыл дверь, что делал крайне редко, и уселся за письменный стол. Барнаби устроился на стуле и о чем-то глубоко задумался.

– О чем размышляешь? – спросил Стоукс. – Можем мы вычеркнуть людей, которые служат в полиции, и тех, кого нельзя назвать джентльменами?

– Думаю, можно с уверенностью заключить, что Алерт – джентльмен. И учитывая, что Алерт встречался с Гримсби и Смайтом, скорее всего именно он положил ордер в футляр для холборнского участка.

– Ты прав. И его переговоры со Смайтом – самый большой риск, на который ему пришлось пойти. И он на него пошел. Без малейших колебаний. Он активно участвует в деле. И это нужно учитывать прежде всего.

– Заметь, в случае с Пенелопой он действовал быстро и ловко. Его поступок – месть человека уверенного, не впавшего в панику, не боящегося разоблачения. Он точно знает, что делает. И наверняка не дал себе труда поручить кому-то положить ордер в футляр. Зачем усложнять положение?

– Тем более что этот человек мог запомнить и назвать его имя!

– Совершенно верно, – решительно кивнул Барнаби. – Вычеркиваем из списка Дженкинса всех, кого нельзя назвать джентльменами. Сколько всего осталось?

– Кроме нашего друга Камерона, остались Джури, Партридж, Уоллис, Эндрюс, Пассел, Уортингтон и Фенуик. Есть еще несколько человек, помощников комиссаров, чьих имен я не помню, но могу найти.

– Превосходно.

Барнаби снова взглянул на список.

– Теперь нужно выяснить, каково финансовое положение этих джентльменов.

Стоукс на миг поднял глаза:

– Этим придется заняться тебе. Я могу справиться у ростовщиков, но если это игорные долги…

– Хорошо, – согласился Барнаби, – я обо всем позабочусь. Уж я точно знаю, что и у кого спрашивать.

– Вот и прекрасно. – Стоукс вручил ему копию списка и поднялся. – Иди и наводи справки. Я сделаю то же самое. Время работает против нас: необходимо как можно скорее найти мальчишек.

Этим вечером Пенелопе пришлось присутствовать еще на одном ужине, еще более формальном, чем у леди Форсайт. Леди Карлингфорд была хозяйкой политического салона, и в числе ее гостей были спонсоры, шедро помогавшие приюту. Поэтому присутствие Пенелопы было жизненно необходимым.

Пенелопа отошла от матери, беседовавшей с лордом Барфордом, и рядом немедленно возник Барнаби. Удивленная и довольная, она подала ему руку, которую он немедленно положил себе на сгиб руки, улыбнулся лорду Барфорду и спросил, как поживают его гунтеры: его милость был заядлым охотником.

На прощание лорд Барфорд заверил, что приют будет пользоваться его постоянной поддержкой.

– Не забудьте передать привет брату, дорогая. Лучшую гончую, которая у меня когда-либо была, я получил от него.

Пенелопа, улыбнувшись в ответ, позволила Барнаби увести ее.

– Не ожидала увидеть тебя здесь.

Нежность в его глазах согрела ее.

– Мой отец уехал из города. Я часто заменяю его на подобных собраниях, особенно когда они имеют отношение к полиции.

– А разве твой старший брат не интересуется политикой? – спросила Пенелопа.

– Только чистой политикой, не связанной с делами полиции. Но так или иначе, оба они, с женами и детьми, а также сестра с мужем уже в Котелстоне.

Несколько минут они беседовали с миссис Уорли, а когда отошли, Пенелопа задумчиво спросила:

– Но твоя мать, наверное, ждет и тебя? Ты скоро покинешь город?

Барнаби приветливо кивнул леди Уишдейл.

– Это зависит…

– От нашего расследования?

– Отчасти. И… – Он поколебался. – И от того, когда уезжаешь ты.

Их взгляды скрестились. Но Пенелопа была вынуждена тут же отвести глаза: в комнату вплыла леди Паркдейл.

– Мои дорогие! – воскликнула она. – Как приятно видеть вас!

Несмотря на пылкую любовь к сплетням, леди Паркдейл была одним из основных спонсоров приюта, и Пенелопе приходилось терпеть ее драматические восклицания и надменные взгляды.

– По крайней мере она женщина не злая, – пробормотал Барнаби, когда они, расставшись с эксцентричной леди, отправились дальше.

Пенелопа согласно кивнула.

Некоторое время они бродили по комнате, и Барнаби был вынужден отвечать на вопросы о состоянии дел в полиции. Он знал здесь всех – и дам, и джентльменов. И сегодняшний ужин, хоть и маскировался под светское собрание, все же имел достаточно серьезную цель. Но Барнаби это нравилось больше, чем обычные развлечения. Переходя вместе с Пенелопой от одной группы к другой, он все больше убеждался, что они и в этом едины. Оба умели держать себя в самых высоких кругах. Оба наслаждались словесными поединками больше, чем было принято в свете.