Это — конец.

Моим сомнениям конец. Я и так долго загонялся из-за этих чувств к Маринке.

— Я тебя люблю…  — шептал не первый и даже уже не десятый раз, занимаясь этой самой любовью с пигалицей, наслаждаясь головокружительной теснотой девственного влагалища.

— И я тебя люблю… давно… с самого детства… — прошептала, распахнув словно пьяные глаза, и я зарылся в ее волосы лицом, оттягивая бедра от девчонки, кончившей уже четыре раза. Моя горячая отзывчивая девочка. Она еще не научилась оттягивать оргазмы и наслаждалась серийными вспышками, пока короткими, но крышесносными.

Я еле сдерживался, чтобы не кончить каждый раз вместе с ней, потому что так сладко и кайфово мне еще никогда не было. Но меня уже подколачивало от подкатывавшего оргазма, который разливался от груди медленной еще пока сдерживаемой лавиной к животу.

Перевернулся, усадив девочку сверху, любуясь испариной на ее коже, лохматыми влажными от пота волосами, распахнувшимися глазищами, зацелованными губами. Думал, застесняется, прикроется, но нет.

Маришка задвигалась, сжимая меня узким влагалищем очень плотно. Я прижал ее живот к своему, разрешая двигать только бедрами. Лямка лифчика слетела с ее плеча, одна сиська оголилась и дерзко подпрыгивала у меня перед глазами. Я поймал губами ровненький сосок и втянул его в рот с ореолом — на языке словно сливочное суфле с персиком, невероятная нежность! Маринка задвигалась медленнее, запрокинув голову и скинув движением плеча вторую лямку. Прогнулась, подставляя вторую грудь под ласку, и неглубоко покачивалась на члене, растирая головку входом в свою мокрую дырочку круговыми движениями.

Моя грязная невинная девчонка… Мир перед глазами вертелся в дикой карусели в такт ее попке, я словно пережрал виски, каждое ее движение заставляло стонать и впиваться в ее нежную плоть сильнее. Я лизал ее соски, сосал, будто цеплялся за реальность губами и боялся выпустить ее, чтобы не опрокинуться, не сорваться в дикий экстаз или даже оргазмическую кому.

Блядь, я так сильно никогда еще не хотел.

Не сразу даже почувствовал, как крепко она сжала член мышцами и застонала прерывисто, насаживаясь на навершие быстрыми короткими неглубокими ударами. Она снова была близка к пику наслаждения.

В яйцах словно натягивался курок, стало невыносимо приятно от предвкушения, я выгнулся, закусив губу, чувствуя, как меня сотрясает крупная неконтролируемая дрожь

Схватился за талию Маришки, чтобы отстранить ее от себя и кончить ей на живот… но девчонка вдруг засопротивлялась, вырвавшись из моих рук, и насадилась со всей дури раз, второй, и снова, и вжалась в меня, всхлипывая и так стянув член мышцами, кончая и сотрясаясь от волн удовольствия, что я… влупил ей по самое не могу и почувствовал, как будто лопнула леска и выстрелила под мой вскрик первая струя все то, что накопили яйца, прямо в цель.

Твою мать… Мы не предохранялись. Но убей меня, я бы не смог остановиться, тело само вжималось в девчонку и расстреливало ее изнутри, дергая меня судорожно, как марионетку, за член. А моя девочка пульсировала на нем, массируя, растянутая им, и смотрела мне в глаза своими распахнутыми.

Этого не должно было случиться.

Блядь…

Чувствовал себя, как должна бы чувствовать она, понимал, что все это было очень опрометчиво, что перемкнуло меня, не нужно было это все делать здесь. Во рту мгновенно пересохло от мысли, что она может забеременеть.

Твою мать!

Ее нужно было отправить в ванную, но где ее здесь возьмешь? Я дышал, как загнанный зверь, и понимал, что ни черта не могу сделать, и член все еще стоял колом, будто и не кончил я только что так, что даже кишки скрутило в узел.

— Черт… — выругался и сильнее подмял девчонку под себя, — Марин… прости… — покрывал лицо поцелуями. — Этого не должно было случиться… Но я уже не остановлюсь.

Я ткнулся лбом в ее плечо и двинул бедрами, медленно и неохотно вытягивая из нее член… и резким ударом вернул его обратно. Девчонка застонала. Я повторил движение, потом еще раз… Диван, оказывается, скрипел.

Закинул ножки девчонки себе на поясницу и долбился жадно в мокрую дырочку. Марина застонала, выгнувшись, я схватил губами торчащий твердый сосок и снова ударил в матку членом…

И вдруг в дверь требовательно застучали.

* * *

— Гром, ты спятил?! — шипела на меня сквозь зубы Оксанка. — А если бы это шла не я?! Да ты бы слышал, как этот скрип на весь коридор с вашими стонами разносился! Совсем одурели? Оба! — она приподнялась на цыпочки и гневно заглянула за мое плечо на Маришку, которую я заслонял собой, давая ей возможность привести себя хоть в какой-то порядок. — Хоть бы в общагу тогда ушли! Быстро привели тут все в порядок! И кабинет проветрите — дышать нечем! — Оксанка стукнула меня в грудь кулаком: — Зайдешь ко мне, герой-любовничек, тебе там прислали кое-что.

Она еще раз гневно взглянула на меня, цокнула языком и закатила глаза в ответ на мою довольную широкую улыбку, и я уже знал, что мама Сан не сердится на самом деле, а просто боится за Маринку.

И да, она подтвердила это, уже уходя, развернувшись на каблучках и выставив указательный палец:

— Черт с тобой, Гром, ей тут еще пять лет учиться и работать, ну что ты за человек?! — всплеснула руками и отвернулась, чтобы уйти.

— Прости, мама Сан, берега попутал. Еще пару раз повторится, и все.

Она аж задохнулась, развернулась с открытым ртом и вытаращенными глазами, и что сказать не нашлась. Хотя нет, нашлась:

— Ты тортиком не отделаешься! Придешь на ужин с Мариной, иначе на порог не пущу, понял?!

— Понял!

Я улыбался, как идиот. Довольный влюбленный идиот, сделавший девочку женщиной. Любил ее сейчас еще больше, скулить готов был у ее ножек, от одного ее скомканного взгляда плыл, как масло на жаре.

У нас и наступила жара. Период животной страсти, когда ничего больше не хочется и ни о чем не думаешь, кроме как целоваться, тискать нежное тело любимой и трахать ее везде и всюду и всяко разно. Да меня от ее оргазмов больше чем от своих пёрло! Как-то даже мачо себя почувствовал.

Запер снова дверь и повернулся к своей пигалице. Она пальцами разбирала взлохмаченные волосы на пряди, приглаживала их и чуть подкручивала. Смущенная, глаза на меня не поднимала, и щеки горели так, что жарко стало и правда нечем дышать.

Обнял ее и голову к своему плечу прижал, баюкал как малышку, и хотел совсем не песенку ей спеть на ночь и не слова утешения сказать, а совсем другое:

— Сейчас я быстренько сгоняю по делу, потом поедем ко мне.

Оторвал ее от себя, лицо ладонями взял и в глаза смотрел. Она ресницы опустила, спрятала взгляд и губу закусила. Такая смешная в этом смущении, будто только что не насаживалась на мой член и не подставляла ласкать свои сиськи. И такая трогательная, потому что ей сейчас от этого стыдно. Любимая. Моя.