выкрашен темно-красной краской. Устойчивой краской. Больше я ничего не увидела – ни тогда, ни сейчас. Но я пошла домой вслед за всеми и поехала с ними в больницу. Поездка стала борьбой с бездорожьем. За рулем сидел Руар, я судорожно сжимала в руках сумочку, Даг на заднем сидении не справлялся с Бу. То и дело Бу вскрикивал так, что меня как будто на куски резали. Хныкал, прижимая руки к груди. Прямая дорога среди осеннего тумана показалась бесконечной. Остальные участники движения ехали не спеша, словно ничего не случилось. Мы все ехали и ехали. Никак не могли добраться до места. В зеркало заднего вида я наблюдала, как Даг упирается мне в спину сердитым взглядом. Потом звуки больницы. Мне выделили стул с жестким сидением. Руар стоял рядом, прислонившись к стене.

В больнице нет погоды, нет времени, нет никаких гарантий. Там никогда не бывает дня и ночи. Только ожидание. А что, если Бу не разрешат остаться? Если они решат, что не смогут ему помочь, поднимут перекидной мост и оставят нас на той стороне? Он должен был спросить меня еще раз про этого Оке, убедиться, что я действительно слышала. Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Быстрые шаги по чистым полам. То и дело – сирены, то приближающиеся, то удаляющиеся. Пищат какие-то сигналы, звонят телефоны.

Если игла достигнет сердца, то человек умирает.

Увидят ли они, когда будут его обследовать, что я давала ему крошки таблеток, чтобы он спал? В коридоре время тянулось невыносимо медленно. За дверьми чуть дальше по коридору заседал суд присяжных. Кто-то уронил на пол одинокую виноградину, она закатилась под мой стул. Виноградина лежала, как ни в чем ни бывало, и смотрела на меня своим единственным, ярко-зеленым глазом. Я почувствовала, как внутри меня все завыло. Перед глазами проносились картины. Новорожденный Бу. Его дыхание, мягкое тельце, нежный пушок. Уверена, что я смотрела в глаза своему новорожденному ребенку, счастливая и гордая тем, что я его мать. Я зажмурилась. Однако нервного срыва не произошло, я не сбежала. Овчарка невидимо лежала рядом, положив большую голову на лапы. Руар положил свою ладонь мне на руку. Ладонь была горячая. Даг, кажется, был внутри с Бу.

И вот нам разрешили войти. Перед собой мы увидели спокойную медсестру, а в дверях нас чуть не сбил с ног врач в белом халате со стетоскопом на шее. За ним по пятам бежал Даг. Бу лежал под светлым потолком, за занавесочкой, отделявшей его от кровати следующего пациента – мужчины с выбитыми зубами, который не мог самостоятельно мочиться. С другой стороны лежал знакомый Руара – старик из Сандарне с подозрением на камни в желчном пузыре. Лицо у старика было морщинистое и угрюмое. Бу был гораздо меньше всех остальных, его хватало на половину кровати. Когда мы вошли, он лежал, стиснув кулачки. Свитер был пропитан кровью, усыпан отслоившейся красной краской. Ботинки аккуратно стояли рядом с кроватью. Руар распахнул куртку, и Бу спрятал все свои чувства, свое заплаканное детское личико, на груди у дедушки. В палате пахло дезинфицирующим средством, мясом и химикатами. На меня никто не взглянул – маму без веснушек, наславшую на своего сына ржавый гвоздь. Опустившись в ногах кровати Бу, я посмотрела на взлохмаченную голову Бу под круткой у Руара. Вот где мне хотелось бы приклонить голову. Я сидела, крепко сдвинув ноги, осторожно дыша через рот. Протянула руку, тронула Бу за ногу. На носке у него повисли стебельки травы.

На больничной койке ребенок кажется таким маленьким. Таким бледным и мягким. Звонят телефоны. Аппараты мигают, простыни невероятно белые. Пальцы моих ног как раз доставали до пола, если вытянуть ноги, сосредоточившись на холоде у себя в ноздрях, когда вдыхала и выдыхала. Бу улыбнулся Руару, который вытер полосы от слез на его лице. Руар поправил на мальчике грязный свитер, разгладив его по плечам. Никто не спросил Бу, кто виноват. Почему все так получилось. Никто не проверял его и не обнаружил следов таблеток, хранящихся за пачкой мюсли. Когда Даг и врач вернулись и сказали, что мы можем забрать Бу домой, он показал нам пластырь – видимо, наклеенный поверх дырки от гвоздя.

– Дедушка, я же сказал, что буду каскадером!

Врач улыбнулся. На лице у Дага не дрогнул ни один мускул.

– Все могло бы кончиться очень плохо, Кора, – сказал он мне, когда мы шли через больничную парковку.

Я крепко держалась за сумочку.

– Кора, о чем ты думала, черт подери?

Когда я не ответила, он ускорил шаг и захлопнул за собой дверцу машины.

Позднее я сидела с Бриккен дома на кухне и переводила дух. Она налила нам кофе.

– Надо же, мальчишка ничего не боится, – сказала Бриккен. – Это может плохо кончиться – достаточно вспомнить крестьянина Нильссона из Рэвбакки, который упал головой прямо на единственный камень на всей лесной дороге вон там, на повороте, или вот Хокана из Нэса, который по ошибке застрелился из пневмопистолета, каким скотину приканчивают.

Когда она это сказала, Руар встал и вышел, хотя он обычно не особо реагирует на подобные истории. Сама я сглотнула, но она уставилась на меня пристальным взглядом, так что я улыбнулась ей. Тут она как-то странно на меня посмотрела. Наверное, я улыбнулась как-то не так, с рычанием или безумным видом. По ошибке застрелиться из пневмопистолета. Чего только люди не творят. Да и я сама…. Но вслух я этого не сказала.

– Он недостаточно пуглив, – повторяет Бриккен. – Смерти надо бояться, если любишь жизнь. Мой отец был слишком смелым, так что его прибило деревом, как мне потом рассказывали. Эмиль бросил вызов лесу – его больше нет. Тот, кто не боится смерти, до старости не доживет.

– Так он сам виноват?

Я имела в виду Эмиля? Или, может быть, Бу? Она взглянула на меня и провела рукой по коленям. Снова и снова.

– Эмиль-то мой работал далеко на севере, где-то возле Каликса, где бескрайние леса, и рабочие руки всегда нужны. Толстые стволы, по пояс снегу вокруг каждой сосны. Собирался проработать там три месяца, до своего дня рождения. Я хотела попросить его не ехать туда, ведь деревья – они везде одинаковые, так какой смысл отправляться так далеко?

Тут она сделала паузу, сделала вдох и продолжала:

– За два дня до его дня рождения в дверь постучали. В кухне было жарко, пахло сахаром и сиропом, и я подумала, что мальчик мой приехал чуть раньше. Помню, противень был горячий. Печенье с орехами, его