компостную кучу. Но Малышка все еще болталась в его руках, она плакала громко и надрывно, но крестьянин держал ее крепко-крепко.

– Мама, помоги! На помось!

Привкус крови во рту. На два шага я приблизилась к опасности. Встала прямо перед мутными взором крестьянина и начала расстегивать блузку. Он окинул меня взглядом, казалось, почти улыбнулся, но тут же снова перевел глаза на Малышку.

– Лучше бы ты сдохла, чертова кукла! Как только земля носит таких, как ты!

Язык у него заплетался. Ее крошечные косички подрагивали над землей. Глаза округлились, умоляюще глядя на меня.

Боже, если ты есть, избавь моего ребенка от этого.

Еще несколько шагов, еще одна пуговица на блузке, скорее! Он схватил голову твоей сестры и ударил ее о забор. Я не успела бы подбежать. Облака высоко в небе над нашими головами. Крики моего ребенка.

И вдруг она замолчала, больше не шевелилась у него в руках. Изо рта у тебя текла кровь, Руар. Тебе было очень страшно, я видела это. И все же ты вскочил и повернулся к сестре, когда хозяин отбросил ее от себя. Она полетела по дуге, казалось, она летит, но я знала, что ей придется приземлиться.

– Нет!

Может быть, кричал ты – или я сама.

Малышка моя, неужели все твои косточки переломаются, как ветки?

Руар, ты двигался так быстро, но ты не успел, твоя сестра ударилась о землю, словно тряпичная кукла. Вокруг нас было совсем тихо, только негромкий стук, когда мягкое детское тело упало на гравий. Теперь ты подбежал. Ты схватил обвисшее тельце сестренки, прижал ее к себе и кинулся к дыре в заборе. Беатрис осталась лежать на земле лицом вниз.

Хозяин даже не посмотрел в вашу сторону, когда вы скрылись в лесу. Когда вы, дети, исчезли из виду, мы вошли во тьму, он и я. Его глаза больше не казались безумными – они стали похотливыми и влажными. Смахнув с губы табак, он достал флягу и выпил до дна. А я – муха, застрявшая в сетях волосатого паука. Мой ребенок был ранен, прятался в лесу, а я ничего не могла сделать. Я чувствовала, как его запах втирается в мою кожу, под его тяжестью я превращалась в ничто, моя боль лишь подогревала его кулаки.

Когда звук его сапог затих, я лежала неподвижно. Его пыхтение все еще отдавалось эхом в стенах дома, хотя он и закрыл за собой дверь, уходя. От меня же осталось только безмолвие. Мое тело погасло и обуглилось под потолочными балками.

После этого дня Малышка стала всего бояться. В этот день от вышки домой возвращались четыре живых трупа. Ее остановившийся взгляд, спутанные волосы, запекшаяся кровь. Увидев затоптанные ягоды на нашем дворе, она попятилась, завыла, заплакала и хотела убежать обратно в лес. Твоя младшая сестра всхлипывала не так и долго, но с этого момента в ней поселилась тишина. Раны зажили, но моя девочка стала молчалива и утратила свои фантазии. Больше она не желала слышать о феях, о троллях, о похищенных котятах. Только мотала головой. Ужасные зигзагообразные раны, зарубка по форме большой шляпки гвоздя посреди лба. Промывая их, я изо всех сил старалась сдержать слезы. Они постепенно затягивались, стали красными отметинами, а потом пропали совсем, кроме той, что напоминала звезду. Но моя Малышка – она не могла оправиться.

Две косички и испуганные глаза следовали за мной, куда бы я ни шла, едва увидев меня, она хотела держать меня за руку или вцеплялась в мою юбку, а когда пугалась, то залезала ко мне на руки и не могла от меня оторваться.

– Мама, дежжи меня!

Больше она не кричала, только шептала. Теперь мой ребенок боялся всего – теней, внезапных звуков и темных углов. Она махала руками, когда ей казалось, что идет хозяин, булькала во сне от кошмаров. Теперь она не хотела отпускать меня в Рэвбакку, а я понимала, что ни при каких обстоятельствах не смогу взять ее с собой, так что Туне Амалии приходилось держать ее, когда я уходила. Я пыталась залечить ее раны любовью, но это не помогало. Я держала ее на руках, укачивала перед сном, хотя она вроде бы была уже великовата для этого. Я кормила ее, целовала ее, спала, держа ее в своих объятиях, качала ее часами. Долгими вечерами я сидела, прижав ее к себе.

– Дежжи меня, мама!

– Я всегда с тобой, Брита Элиса, моя звездочка.

Практически единственное, что успокаивало – это дождь. Ее страх и ужас смягчались, когда дождь барабанил по крыше. В такую погоду землевладелец сидел дома.

Так тихо становится, когда из дома уходит радость. Моя Малышка. Все твои слезы, все зло я хочу отогнать от тебя. Боже, если ты есть, храни моего ребенка от всего этого.

С этого дня все изменилось. В серых сумерках рождались тени, от которых кухонный стол выглядел как большой камень, а маленькая береза у дома напоминала мужчину с когтями вместо пальцев. Грязные сальные узловатые пальцы. Армуд не мог мне помочь. Мертвые молчали, а живых ждало обезображенное существование, не похожее на жизнь.

Он нанес страшный ущерб моему ребенку. Моей Малышке. От звука его сапогов она каждый раз описывалась. Когда ветер ударял в стены дома, я слышала, как она бормочет заклинания, чтобы защититься. Что произойдет в следующий раз, когда он придет? И в следующий? Страх вонзал в меня свои когти. Шрам, которым крестьянин пометил ее, был окружен маленькими зарубками, как когда молодая луна отражается в воде. Со временем шрам побелел, но не исчез совсем. Особенно шрам на душе.

Считается, что первые люди верили – на горизонте есть обрыв, где море обрывается вниз, падая водопадом в неведомые глубины. Теперь меня толкали к этому краю – меня гнали невидимые гончие собаки, я не могла защищаться, не могла остановиться. Я превратилась в металлическую игрушку, заводимую ключом на спине. Ковыляла по двору взад-вперед, глядя прямо перед собой – скоро я замру в неподвижной позе. Так и останусь стоять и ржаветь. Ведь я не могу сама себя завести.

Запах хозяина проникал все глубже в мою плоть, пока я не осознала простую вещь – осознание напоминало удар кулаком в лицо. Малышка не может оставаться с нами. Она не может убежать, как вы, большие дети, и подвергает опасности себя и всех вас.

Неужели выхода нет? В каждой деревне урчали голодные животы, ноги у детей были тонкие, как палочки, локти острые. Рождение