По лицу одного из них я сразу поняла, с какой вестью они пришли. Мне хотелось закрыть дверь, пробормотать заклинание, чтобы повернуть время вспять, схватить противень и защищаться им.

– Меня нет дома, – сказала я.

Но они все равно рассказали.

Все мое тело кричало: «Вернись ко мне!»

Но он был мертв.

Мой Эмиль замерз насмерть. Они не знали, умер ли он во сне или лежал на снегу в сознании, пока кровь остывала в жилах. Однажды зимним вечером он не вернулся в свой барак – то ли повернул обратно в лес, чтобы еще заработать, то ли его прохватило холодным ветром по дороге, когда он весь взмок от пота, никто не знает. Но я знаю одно – Лес забрал моего Эмиля. Моего мальчика занесло снегом. В одиночестве.

Бриккен сцепила руки на коленях, будто держала сама себя за руку.

– Я накормила их его печеньем.

Долгое время она молчала, но я не решалась сменить тему. Чувствовала, что она еще не закончила.

– Когда его надо было хоронить, жители деревни скинулись на место в кузове грузовика. Я одна поехала на грузовике на север и вернулась домой с гробом в кузове. Мой мальчик отправился в последний путь, зажатый между рыбой, алюминием и удобрением. В день похорон вся парковка перед церковью была забита.

Казалось, Бриккен ожидает от меня каких-то слов, но я сидела, глядя в свою чашку. Стиснула зубы – нежна, как моя кавказская овчарка. Когда Бриккен заговорила снова, я точно не знала, обращается она ко мне или к кухонным шкафчикам.

– Мне пятьдесят пять, а Эмилю никогда не исполнится тридцать пять, – сказала она. – Прошло почти двадцать лет, и для меня он никогда не станет взрослым. На лицо и тело моего ребенка падал снег за восемьсот километров отсюда, а меня не было рядом. Наверное, он замерз в сугробе и умер. В тот день мое сердце засохло навсегда. А когда-то я любила порошу.

Замолчав, она несколько раз сморгнула. Слезы под веками, а за кухонным столом предатель. Если бы Бу умер, все обвинили бы меня. А вот ее никто не обвиняет.

Но все же. Перед моим мысленным взором встало сердце Бриккен, похожее на высохшее сердце косули или оленя – оно гоняет кровь, по-прежнему теплое, даже может улыбаться, но пылать уже не в состоянии. Такой могла бы стать и я – ведь я чуть не допустила, чтобы мой Бу умер от заражения крови. Все во мне примерное, приблизительное, ненастоящее.

К нам зашел Руар, чтобы взять с собой кофе и перекус. Подошел к кофейнику, засунув большие пальцы в карманы брюк – похоже, уже оставил позади хлев и гвоздь.

– Мы пойдем порыбачим у озера, я и вороненок Бу.

– Я сейчас сложу вам с собой еды!

Я кинулась вперед, радуясь возможности отойти от Бриккен, хотела достать ему сахару, мы одновременно потянулись к пакету на верхней полке, его руки в рукавах из клетчатой фланели – всего в нескольких сантиметрах от моей щеки. Когда он налил кофе себе в термос, я продолжала стоять на месте. Бриккен уже ушла, чтобы подвязать помидорную рассаду, а я все еще стояла у шкафчика, думая о лесе, о смерти, о своей свекрови, у которой под блузкой сердце косули, и которая никогда не пойдет одна к компостной куче у забора. Думала о Руаре, который первым добежал до хлева, позаботился о внуке и уже двинулся дальше. Его широкие губы. Этот смех, заполнявший собой всю комнату, который вырывался из окна, стремясь заполонить весь мир. Вспоминала, как Бу в больнице засунул голову под куртку Руару – ломала голову, какое чувство бы у меня возникло, если бы я тоже так сделала – и еще подумала о том, то моя мама умерла и больше не может меня ни разозлить, ни расстроить. И еще мне снова вспомнилась Унни, которая сама решила, когда лесу пора забрать ее.

– Пошла по лесу назад в сторону Тронхейма или просто вникуда.

Так сказала однажды Бриккен.

Важно выбрать самой.

Так что я пошла к Руару за дровяным сараем, когда стемнело. Поздним вечером сад стал каким-то чужим – словно это другой сад, расположенный совсем в другом месте, и мы какие-то другие. Сумерки, полумрак, все разрешено.

Волосы Руара уже начали редеть, между волосками просвечивала лысина – пожалуй, ему было тогда столько же лет, сколько мне сейчас. Последние лучи солнца ложились на его лицо, поблескивая на острие топора. Когда я взглянула на его руки, все мои проблемы сразу показались мне ерундой; большие грубые руки с мозолями и трещинами, в которых земля и машинное масло образовали нечто похоже на татуировку – почти произведение искусства. Он запускал во мне время, так что оно неслось вскачь. Я встала совсем рядом, прижавшись животом к его бедру и грудью к его руке выше локтя. Потом придвинулась еще ближе. Что-то вспыхнуло в его зрачках и тут же снова погасло. Меня охватило чувство покоя, похожее на большое теплое одеяло. Я расстегнула блузку, сняла одежду и дала ей упасть ее к нашим ногам. Ветерок холодил мне живот. Вечернее солнце на моем нагом теле, груди такие белые на фоне загорелых рук. У меня засосало под ложечкой.

– Иди сюда.

Горло сдавило, когда я произнесла эти слова.

Он заколебался – на целую секунду.

– Ты красивая, Кора.

Тут его глаза поменяли цвет и стали глубже, словно он мог заглянуть прямо в меня. Взгляд, отягощенный желанием тела.

Каждый поцелуй давал мне неизведанные ранее ощущения. Мой язык сплетался с его языком, и мы крепко держались друг за друга, как будто боялись упасть.

Медленно-медленно я помогла ему снять одежду. Один предмет за другим падали поверх моей, обнажая теплые и влажные части тела, тянущиеся к моей коже. Наконец мы стояли совсем голые, глаза в глаза, тело к телу. Мы легли на землю и долго смотрели друг на друга. Никто из нас не проронил ни слова. Я ждала, боясь даже дышать. Чувствовала, как он гладит меня по затылку, прижимая к себе, не сводя с меня глаз. Снова засосало под ложечкой. Прикосновение ощущалось кожей, как электрический разряд. Огонь, горевший во мне, распространился по всему телу. Закрыв глаза, я почувствовала, как жар внутри меня смешивается с теплом его тела.

Он развел мои ноги, я прижалась к нему и потянула его на себя. Колени у меня дрожали. Удар молнии