— Ежели вы в Петербург нагрянуть решили, я бы хотел попросить вас о возможности представить вам одного очень толкового коллегу, — добавил Менделеев.

— Я надеюсь, что одним таковым вы не ограничитесь, — улыбнулся я.

— Не ограничусь, — улыбнулся в ответ ученый. — Однако Семён Васильевич Панпушко заслуживает быть представленным вам отдельно. Энтузиаст, все свободные от преподавания силы тратит на изыскания приемлемого способа снаряжения снарядов мелинитом. Вот его я бы вам в кабинет не притащил — рвануть легко может.

Пикриновая кислота. Очень нестабильное и очень мощное взрывчатое вещество, от работы над которым нужно навсегда отвадить всех обладающих ценными мозгами людей — подорвутся без всякой пользы. И имя знакомое. Поднявшись с кресла, я пробежался пальцами по корешкам стоящих в шкафу книг и вынул оттуда труд с названием «Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина», показав его Дмитрию Ивановичу.

— Его! — подтвердил Менделеев.

Значит это судьба.

Глава 24

Утро началось привычно — с почты. Главной ее компонентой стало длиннючее (а как иначе) письмо от Толстого, которое мне зачитал Остап — он, в отличие от меня и «левых» секретарей, почерк гения русской словесности разбирать умеет. Содержание повергло меня в задумчивость и некоторую грусть. Когда граф спросил «может ли бес в бабе сидеть?» мне и в голову не пришло, что он имел ввиду свою жену, Софью Андреевну. Что ж, некоторая логика, пусть на мой взгляд и неправильная, здесь имеется — не все люди обладают способностью винить в собственных проблемах себя. То злое государство виновато, то непонимающий высоких позывов социум, то невидимая и неосязаемая сущность, именуемая «судьбой». Лев Николаевич в своем «грехопадении да гордыне» винил жену, которая, мол, служила орудием засевшего в ней беса, сбивающего графа с пути истинного. Девичья ее фамилия — Берс — самая что ни на есть намекающая! Более того, Софью Андреевну угораздило обладать деятельным характером и в свое время сдать экзамен в Московском университете на звание домашней учительницы. Что это, как не дьявол во плоти? «Как мог я быть столь слеп, Георгий Александрович?» — горестно вопили в небеса передающие боль графа буквы.

Короче — развод неминуем, и Лев Николаевич попросил меня поспособствовать одобрению процедуры Синодом. Софью Андреевну чисто по-человечески жалко, но мне «по-человечески» думать в этой ситуации непозволительно, поэтому написал записку Синоду и велел Семену отнести ее куда следует.

Второй важный пункт — Толстой пакует чемоданы и собирается на Валаам, в тамошний монастырь, очищать душу от налипшего на нее за годы совместной жизни влияния «беса». Задумчиво пошевелив усами на висящую на стене здоровенную карту Империи, я задал самому себе важный вопрос: насколько обидятся и на что пойдут финны, если передать принадлежащий их княжеству кусочек Валаамской территории РПЦ в качестве монастыря-заповедника? Так-то это не совсем урезание финских территорий, а просто кусок землицы с нюансами, но они же там частично лютеране, а еще — очень говнистые.

Решать проблему национальных анклавов мне так или иначе придется. Что это за подход, когда покоренные народы обладают в рамках Империи большими правами, чем коренные ее жители, включая государствообразующий русский народ? Все нормальные завоеватели переваривают народы в единый имперский субстрат, заставляют жить как все, давят бунты в зародыше любыми средствами, а мы, словно стыдясь геополитического могущества, давим виноватые улыбочки и выдаем кучу привилегий, нередко — во вред коренному населению, который некоторые из этих привилегий прямо или опосредованно оплачивает из своего кармана. Буквально платим и каемся! Какое к имперскому центру после такого будет отношение? Правильно — если платит и кается, значит реально не прав. Долой проклятых оккупантов!

Записав в блокнотик напоминалку для себя поговорить на эту тему с Императором, я велел принести карту поменьше и очертил на ней кусочек предполагаемой территории для РПЦ. С ней тоже к Императору — Синод любые «подарки» примет с благодарностью и любовью. Сии территории надлежит превратить в главную точку духовного интереса православных людей, в которую будут стекаться толпы паломников — наших и зарубежных.

Отдав секретарю Коле распоряжение поузнавать, и, если графу нужна помощь, оказать ее, я добавил от себя пять тысяч рублей — Толстой богатый, но на старости лет впал в аскезу. Пусть имеющиеся на Валааме монахи позаботятся о том, чтобы полезный и, что уж греха таить, вызывающий у меня трепет старик в религиозном рвении не подорвал здоровье и не помер раньше времени.

От дальнейшего разбора почты меня отвлекла Ксюша. Ввалившись в кабинет, она поздоровалась, уселась на диван, поправив подол бирюзового платья и заявила:

— Братец, я помогла тебе уговорить маменьку благословить твой брак, а значит теперь ты должен помочь мне выйти замуж за моего Сандро!

Пробивной у сестренки характер. И как ловко примазалась! Ишь ты, «помогла»! Ладно, некоторая доля истины в ее словах есть — она и вправду долгие месяцы окучивала Дагмару, рискуя навлечь на себя материнский гнев.

— Завтра я уезжаю в Петербург, — ответил я ей. — Потом — в Москву. Сандро будет при мне. За это время я составлю о нем мнение. Почти уверен, что оно будет хорошим. Когда мы вернемся, я поговорю с мамой и папой о вашем с ним браке. Но тебе все равно придется немного подрасти.

Сестренка изобразила скучающее лицо — «глупый братец ничего не понимает в высоких чувствах!».

— Разница в возрасте — это ерунда, ты у нас умная и образованная леди, а значит в разговорах ни ты, ни он скучать не будете, — сгладил я «удар». — Однако, прости за прямоту, в нынешнем возрасте рожать Сандро наследника очень рискованно — как для будущего малыша, так и для тебя.

Великая княжна порозовела щечками от смущения.

— Ты — храбрая и решительная, — продолжил я. — И смерть родами тебя не пугает, но прошу тебя подумать о чувствах Сандро. Каково ему будет, если ты погибнешь на его руках? Особенно — погибнешь вместе с малышом, ничего не оставив любимому на память о себе?

По лицу сестренки прошла показывающая бурный мыслительный процесс волна, гормоны проиграли голосу рассудка, и она грустно вздохнула: