Но справа и слева подходили другие каноэ, вжимая его в корпус большого круглого галлейского корабля. Он ткнул копьем еще одного боглина и перехватил древко покороче. Ноги уже намокли. Каноэ тонуло.

Он работал древком, наносил удары головой, яростно бил острием копья, пытаясь добраться до другой лодки, но боглины не жалели себя. Он оказался в воде вместе с ними, получил удар в спину и чуть не задохнулся. Он пошел ко дну.

И нащупал ногами камни — река оказалась неглубокой. Но в воде было полно боглинов, в том числе живых. Он упустил момент, когда сэссаги, опытные в водных сражениях, вынырнули из-под лодок и полезли в них с другой стороны, убивая потрясенных боглинов. Он упустил момент, когда галлейцы, поняв, что у них есть союзники, начали стрелять из арбалетов по флангам, сгоняя боглинов к центру. Он оказался в воде с двумя десятками злобных тварей и к тому же потерял копье. У него остался только тяжелый кинжал, и ему пришлось потратить заклинание, которое он хотел приберечь для более смертоносного врага. Он сбросил пару тварей со спины и головы и остался без уха — четыре челюсти сомкнулись, оторвав его. Кровь полилась в воду, приманивая других хищников, но залив и без того был полон крови. Когда взошло солнце во всем своем алом великолепии, Клюквенный залив засиял ярко-красным под оранжевым небом.

Из дыма выскочило несколько каноэ.

И снова Смотрит на Облака выпустила полосу фиолетового огня. Заклинание попало в щит и уронило его с таким звуком, будто падало огромное древнее дерево: не один удар, а длинный жуткий треск.

— Хейстенох, — сказал Та-се-хо. Старик был в воде рядом с Анеасом, держал в одной руке короткий изогнутый меч, а в другой — топорик, ногами упираясь в песок. На шее у него зияла резаная рана. Когда он выплюнул это предупреждение, Нита Кван высунулся из захваченного каноэ и затащил старика в лодку.

Голова массивного четвероногого тролля врезалась Анеасу в живот, сбив его с ног. Удача и своевременное предупреждение спасли ему жизнь, но ребра слева хрустнули.

Страх не давал ему кричать в кровавой воде, огромная тварь была почти невидима из-под поверхности, он не мог ее найти, и он тонул в слишком тяжелой кольчуге. Удар сбросил его с отмели на глубину.

Он открыл глаза под водой, борясь с паникой. Сотни боглинских трупов плавали под самой поверхностью, и…

Тролль не обратил внимания на лодки. Он шел за ним. Длинный и яркий кровавый след поднимался к оранжевому солнцу над их головами спиралью неземной красоты. Лучники стреляли в тварь сверху, и она дергалась от ударов, колыхая воду, но перла к Анеасу напрямик.

Он нащупал ногами глубокий черный ил, так не похожий на песок, на котором он только что стоял, поднял под водой топорик и потратил последнюю накопленную силу. Загорелся свет. Ярче, чем солнце, ярче десяти солнц. Это было простейшее колдовство, вспышка, чтобы ослепить противника. Но в мутной воде она ослепила чудовище — а заодно и заклинателя, который из-за боли в оторванном ухе сумел закрыть только один глаз.

Тролль задохнулся от ужаса, в воде показались пузыри воздуха.

Анеас взмахнул топориком, несильно ударил тварь над бровью. Хейстенох вертелся в разные стороны, утратив чувство направления, и Анеас закинул рукоять топора за рогатую башку, запрыгнул твари на шею, надавил на рукоять обеими руками. Запаниковавшая тварь встряхнулась, как терьер, и выскочила на поверхность.

Вокруг царили хаос и шум. Анеас хватанул ртом воздуха и надавил рукоятью топорика на дыхательное горло твари — как он надеялся. Слепая удача или мастерство стрелка бросили арбалетный болт в бок твари, на расстоянии ладони от бедра Анеаса. Исполинская туша хейстеноха содрогнулась, он вырвался из захвата Анеаса и вышвырнул его из воды. Анеас ударился обо что-то головой…

…он задыхался, легкие наполнила вода. Все происходило очень медленно. Он бежал к матери по огромному полю, с букетом в руках. Он сидел на груди Габриэля, пока Гэвин втирал свиное дерьмо тому в волосы, он целовал конюха по имени Энтони, и Энтони лежал мертвым, убитым его отцом, который стоял над ними с мечом в руках, а его мать…

…мать…

Он ощутил приступ боли. Его рвало, он задыхался и кашлял, его перевернуло вверх ногами, и вся боль сегодняшнего дня собралась воедино и…

Его не стало.

Нита Кван подошел к галлейскому офицеру.

— Он дышит, — сказал тот.

У него была странная улыбка, а его низкая архаика звучала по-школярски.

Нита Кван посмотрел на Анеаса Мурьена, который висел вверх тормашками, как выпотрошенный олень. Из раны на голове на палубу большого корабля текла кровь. Судовой врач приказал вот так подвесить захлебнувшегося капитана, а потом принялся целовать его и бить в живот, из-за чего на него набросилась Ирина. Но Смотрит на Облака удержала ее и объяснила ей что-то на хорошей высокой архаике, а галлеец снова улыбнулся странной, кривой улыбкой.

Гас-а-хо отстраненно наблюдал за операцией. Он курил трубку Та-се-хо и вдруг схватил перевернутого капитана за голову, притянул к себе, прижался губами к его рту и выдохнул, наполнив его легкие табачным дымом.

Анеас закашлялся, задергался, забулькал.

— Прекрати! — сказала Ирина.

Анеаса вырвало жидкой водянистой дрянью и рвало долго, выворачивая раз за разом. Галлейский врач придержал его голову и плечи, два матроса перерезали веревку и положили Анеаса на палубу, подальше от рвоты.

— Он дышит, — снова торжествующе сказал врач, на этот раз на высокой архаике, которую мало знают в Галле, но на какой часто говорят пришедшие из-за Стены.

Глаза Анеаса открылись.

Через час он сидел голый, если не считать белого шерстяного одеяла, в кормовой каюте круглого корабля. Пара матросов сняла тяжелые иллюминаторы, закрывавшие окна во время боя, — будто проделали бойницы в крепостной стене. За окнами мелькали берега Великой реки, а за кормой прыгали, как дельфины, длинные каноэ, с десяток. Рядом с ним сидели Нита Кван и Черная Цапля, егерь Джон де Монтс и Ирина. Все они расположились на длинной скамье с бархатными подушками. На стене справа висело великолепное панно со сценой Благовещения, слева — роскошный гобелен, изображающий охоту на кабана.

— Вы ждали нас? — спросил Анеас. Он все еще чувствовал себя ужасно. На самом деле, он вообще не чувствовал себя собой. Смерть — или почти-смерть — совсем сбила его с толку, и он утратил контакт с эфиром. На его месте теперь не было ничего. И так же, как