быстро наполнили драгоценной пылью объемистые мешки и тщательно уложили их в свой воздушный экипаж, после чего аэроплан вновь поднялся в воздух.

Старый учёный сиял от радости.

— Ну, а теперь куда мы направимся? — спросил он Телингу. — Конечно, назад: ведь нам еще нужно присутствовать на съезде учёных в Маулидеке.

Селенит нажал рычаг, и аппарат понесся по направлению к невидимому полушарию.

— Что вы делаете? — вскричал, заметив это, Фаренгейт.

— Как видите, едем обратно.

— А Шарп?!

Михаил Васильевич с комическим отчаянием поднял руки к небу.

— Вы ведь добились своего, — продолжал американец, — теперь и я хочу добиться своего.

— Да полноте, мистер Фаренгейт, — стал убеждать янки профессор, — откажитесь от вашей мести. Ведь Шарп теперь, наверное, мертв…

Яростное проклятие Фаренгейта прорвало речь ученого.

— Наконец, — продолжал последний, дав американцу вдоволь облегчить свою душу ругательствами, — у нас нет и времени, чтобы разъезжать: Солнце склоняется к горизонту, а я вовсе не хочу быть застигнутым ночью в этой пустыне… Это было бы смертью для всех нас.

Американец, бормоча сквозь зубы проклятия, опять уселся на прежнее место, взял в руки трубу и принялся осматривать быстро пробегавшие окрестности. Что касается остальных путешественников, то, утомленные дорогой, они сочли за лучшее подкрепить свои силы сном.

Когда они проснулись, аэроплан уже далеко оставил за собой цирк Платона и мчался прямо к цепи гор, высокие вершины которых смутно обрисовывались на горизонте. Михаил Васильевич поспешил взглянуть на свой карту.

— Северный полюс! — закричал он. И, подбежав к Фаренгейту, углубленному в свои поиски, торопливо проговорил: — Мистер Фаренгейт, одолжите-ка мне трубу!

Американец неохотно уступил инструмент, ворча:

— Северный полюс! Что же в нем необыкновенного? Те же горы, кратеры, скалы и пропасти.

Старый ученый с минуту смотрел на янки с таким выражением, как бы смотрел на преступника, затем, подчеркивая слова, произнес:

— На северном полюсе, сэр, мы увидим горы Вечного Света.

— Ну, так что же?

— Как — что? Но эти горы, для которых никогда не заходит Солнце, которые, как например Скоресби, Эвктемон, Джоза и др., имеют до 2.800 метров высоты, — представляют собой одно из любопытнейших явлений лунного мира!

— Почему же они всегда освещены?

— Это зависит от наклона лунного глобуса на своей оси, благодаря которому Солнце никогда не спускается ниже полутора

градуса под плоскость полярного горизонта. А так как лунный глобус очень невелик, то уже возвышения в 595 метров на полюсе достаточно, чтобы видеть с него лучи Солнца даже в момент наиболее низкого положения дневного светила. Между тем названные горы имеют не 595, а 2.800 метров высоты: очевидно, стало быть, части их, поднимающиеся выше 595 метров, вечно освещены Солнцем.

Старый учёный перевёл дыхание, затем снова обратился к американцу:

— Ну, что, мистер Фаренгейт, разве подобное зрелище не стоит того, чтобы вы на минуту оставили свои поиски?

Упрямый янки, не отвечая, подождал, пока профессор рассматривал в трубу диковинные горы; затем, снова вооружившись инструментом, он уселся на прежнем месте и принялся внимательно осматривать почву Луны, предоставив своим спутникам одним любоваться редким зрелищем, которое через несколько минут должно было открыться пред их глазами.

Между тем Телинга слегка изменил курс аэроплана, направив последний вдоль горной цепи. Миновав кратеры Скоресби и Эвктемон, лишь немногим уступавшие по высоте величайшим горам Апеннин, воздушный экипаж поднялся на 3.000 метров и затем начал спускаться к самому полюсу.

Его пассажиры, исключая Фаренгейта, с немым восхищением погрузились в созерцание волшебного зрелища, которое здесь увидели их глаза. Высочайшие пики гордо рисовались на темном фоне неба, усеянного звездами. Их склоны, освещенные лучами Солнца, блестели, словно ледники, ослепляя глаза. В противоположность сиянию вершин, нижние части горных великанов были погружены в глубокий мрак.

— Да посмотрите же, мистер Фаренгейт! — обратился к американцу Гонтран.

Но почтенный гражданин Соединенных Штатов не отвечал. Перегнувшись через борт аэроплана, он словно застыл в неподвижной позе, с трубою, направленной на одну точку.

— Чёрт возьми, — пробормотал граф, — уж не увидел ли янки этого мерзавца Шарпа?!

Не успел жених Леночки проговорить это, как Фаренгейт вскочил, словно ужаленный змеей, подбежал к Михаилу Васильевичу и задыхающимся голосом проревел:

— Он!.. Он!..

— Кто — он?! — спросил профессор, рассерженный тем, что ему помешали любоваться волшебной панорамой гор.

— Он!.. Мошенник Шарп!..

— Шарп? Не может быть! — вскричал Михаил Васильевич, взволнованный не менее американца. — Трубу!

Старый ученый схватил инструмент и навел его на точку, указанную Фаренгейтом.

— Да, — сказал он через несколько секунд, — я вижу там какой-то предмет, который очень похож на ядро Шарпа… Взгляните ка вы, граф!

Гонтран взял трубу, взглянул в нее и передал Сломке, говоря:

— Даю голову на отсечение, что это действительно Шарп!

— И я также, — заметил инженер.

По просьбе Михаила Василевича, Телинга направил аэроплан туда, где виднелся загадочный предмет. Скоро путешественники высадились на склоне одного кратера, около металлической, измятой, полурасплавившейся массы.

— Ну, конечно, это ядро Шарпа! — воскликнул профессор, подходя ближе.

— А где же сам он? — сжимая мощные кулаки, спросил Фаренгейт.

— Где? Его нужно искать внутри, — сказал Сломка, ударяя ядро ногой.

— Внутри? Вы думаете? — Конечно, Шарпу просто-напросто нельзя было выйти оттуда.

Говоря это, инженер указал на нижнюю часть ядра, которая была значительно углублена в почву, так что маленькая дверца, открывавшаяся наружу, никоим образом не могла быть отперта изнутри.

— Во всяком случае, — добавил Сломка, — пред нами могила, и я предлагаю оставить в ней спать спокойно тех, которые там уснули вечным сном.

Но Фаренгейт не хотел ничего слышать, желая лично убедиться, что Шарп избежал его мести. Вооружившись одним из заступов, которые были захвачены профессором, чтобы рыть, если это понадобится, драгоценную руду, — американец усердно принялся откапывать дверцу. Подстрекаемый любопытством, Гонтран также взялся за кирку, а его примеру вскоре последовал и Сломка.

Через полчаса усердной работы они вырыли около ядра яму такой величины, что дверь свободно могла открываться.

— Внимание! — закричал Фаренгейт, вынимая револьвер. — Будем осторожны: мошенники способны сделать вылазку!

Инженер пожал плечами и, воткнув острие кирки в дверную щель, так сильно надавил на ручку инструмента, что болты и замки уступили.

Сломка смело отворил дверь и, сделав шаг вперед, заглянул в вагон, но тотчас же отступил назад с криком ужаса.

— Мертвые! — вскричал он. — Мёртвые!

Фаренгейт в свой очередь проник внутрь гранаты. Зрелище, которое он здесь увидел, заставило американца, несмотря на всю его ненависть к Шарпу, вздрогнуть всем телом. На полу вагона, в луже крови, лежал полуобнажённый труп. Ужасная рана почти совершенно отделяла голову от туловища и, — страшная подробность! — куски мяса были вырезаны из бедра. Очевидно, этот труп служил пищей! В двух