Юстиниан пытался примирить церкви, указывая на недостатки в трёх главах канонов Халкидона, надеясь удовлетворить восточных священников осуждением западных устоев. Его нападки на три главы вызвали новый взрыв негодования в Африке, Египте и Сирии. Казалось, что епископы восточных приходов предпочитали не менять ничего в канонах Халкидона, не важно, верны они или нет.

Не меняй того, что прошло, умоляла Феодора Юстиниана. Он хорошо помнил её слова, поскольку это был единственный раз, когда она по-настоящему умоляла его. Пусть люди верят в то, во что хотят, пусть каждый придерживается своей веры. Он знал, что она просит за своих друзей на востоке, но не мог отказать, потому что она была больна, в то время когда священники отправились на дальний арабский берег, а миссионеры — к гуннским племенам, куда не могла дойти армия. Его вынудили ослабить военные силы, заплатить за миссии, поэтому Яков шагал по сорок миль в день, чтобы избежать встречи со стражниками, а монахи из Дома Феодоры опередили послов Юстиниана на Кавказ и к берегам Нила.

Чтобы прекратить раскол, Юстиниан изучал доктрины восточной церкви, Василия Великого из Кесарии и Григория Нисского, пытаясь найти в их писаниях что-то общее со своими взглядами. Он пытался признать веру, согласиться с учениями: «...когда мы говорим, что Христос — Бог, мы не отрицаем того, что он был человеком, а когда мы говорим, что он человек, мы не отрицаем того, что он также и Бог...»

Эти тщательно выверенные слова не убеждали церковников. Феодора просила претора привезти папу Вигилия из Рима в Константинополь для последнего разговора. Вигилий согласился, что взаимопонимания можно достичь, и произнёс свой вердикт, поддерживающий нападки Юстиниана на три главы Халкидона.

Тогда казалось, что император победил и раскола больше не будет.

После смерти Феодоры споры возобновились. В присутствии Юстиниана епископы и дьяконы соглашались с его аргументами, когда же покидали его, то начинали говорить другое. Сам Вигилий уже не соглашался и отказывался подтвердить свой вердикт. Разгневанный правитель принялся язвительно обличать римлянина, который не мог покинуть Константинополь. Борьба между ними приняла письменную форму, и Юстиниан требовал, чтобы его пленник подписал согласие с приговором, вынесенным трём главам Халкидона, а Вигилий отвечал, что решения Халкидона абсолютно безошибочны. Ни император, ни папа не могли прийти к единому мнению.

От этой борьбы остались ужасные воспоминания: как измотанный Вигилий запёрся в своём дворце, а затем, спасаясь от угроз Юстиниана, скрывающегося в святилище, поспешил мимо Дома Феодоры к алтарю Святого Петра в прилегающей церкви Двух Апостолов. Претор, которому приказали арестовать папу, вошёл в церковь с солдатами и толпой; солдаты стали выгонять римских дьяконов из-за колонн, а могущественный Вигилий обхватил алтарь и держался за него, пока солдаты не схватили его за бороду и волосы. Тогда тонкие колонны подались, крыша упала, и её подхватили испуганные священники. Затем заревела толпа, выкрикивая проклятия и богохульства, обескураженному претору оставалось только убраться со своими солдатами, оставив Вигилия в покое. Последний ночью перебрался через стену к ждущей его лодке и скрылся в новом святилище, в церкви Святой Юфимии, в Халкидоне. Белизарий послал за ним людей убедить папу вернуться, но Вигилий отказался, описав историю своей борьбы, пока Юстиниан наконец не сдался и не пообещал ему дипломатическую неприкосновенность.

Правитель принял это решение, чтобы показать свою безграничную власть. Он созвал совет для соединения разрозненных церквей. Пятый вселенский собор, послушный его велению, должен был собраться в Константинополе.

Весной прелаты из дальних концов света послушались письменных предупреждений императора, сидя в переходах Великой церкви. Пелагий, который встречался с Тотилой, пришёл говорить с западными братьями, Яков хотел говорить с восточными. Вигилий отказался присутствовать и соглашаться со своим императором. Юстиниан цитировал Священное Писание и требовал, чтобы собор принял единство, но без Вигилия.

В конце концов чувство поражения овладело всеми. Юстиниан позволил папе вернуться на родину со специальным указом для Италии, затем узнал о смерти немощного старца и предложил Пелагию стать его преемником. Нарсес написал из Рима, что латинское духовенство никогда не изменит своих взглядов, а он подозревает Пелагия в том, что тот поддался угрозам императора и греков. Наконец Пелагий встретился с Юстинианом у алтаря Святого Петра, поднял над головой Писание и поклялся, что будет чтить то, что считается святыней на западе. Нарсес признал, что в Риме восточных священников называли империалистами и не допускали к православной вере. «Могущественный император, поверь твоему слуге, когда он заявляет, что народ здесь никогда не допустит, чтобы папой командовал император или патриарх с востока. Водное пространство между нами не так велико, как раскол между нашей и их верой». Нарсес использовал греческое слово «humanoia» (что в переводе означает «человечество») для обозначения тех людей.

Юстиниан не хотел признавать настолько великой пропасть между востоком и западом, что её невозможно уничтожить. Ему казалось, что люди на улицах молчаливо сопротивляются его планам. Они не имели права голоса на пятом вселенском соборе, они уже не приходили к Юстиниану с прошениями, а следовали за своими сомнительными священниками, чтили своих собственных святых и ждали чудес избавления от страданий. У армян был свой католикос, который, по их требованию, не должен подчиняться императору в Константинополе. Ортодоксальные египтяне спорили с православными, потому что церковь египтян была великой ещё до того, как построили Великую церковь в Константинополе. Говорили, что Юстиниан должен выполнять заветы Христа, вместо того чтобы оспаривать их.

Размышляя над этими проблемами, правитель приказал префекту арестовать астрологов и будущих пророков и провезти их по улицам на верблюдах. Однако место арестованных заняли другие. Что объединяло одних и разделяло других? Явно не традиция, поскольку они уже не помнили понятия «империя». Белизарий заявил, что рекруты, которых обучали в Стратегиуме, уже не понимали латинских приказов, они повиновались самой команде, а не словам. И естественно, этих людей объединяло не место рождения, потому что даже во дворце императора окружали африканцы, армяне, саксы, герулы, сирийцы или фракийцы.

Нет, только одно объединяло этих людей — их вера. Совершенно различные, говорящие на всех языках Вавилона, они относились к императору как к защитнику, данному промыслом Божьим. Разве не они приветствовали его двадцать шесть лет назад, как «нашего императора, данного Богом»?

Он был их басилевсом, представителем вечности...

Разве не он старался исполнить свой долг: строил новые церкви в старых святых местах, корпел над томами истории христианства, судил приходских епископов? Во время войны он разгромил еретиков-ариан и язычников-персов.

И всё же ему не удалось повлиять на слуг своей церкви Святой Софии. Но почему?

Юстиниан не находил ответа на этот вопрос. Его усталый ум мог только верить, что он близок к решению, но оно пока избегает его. Оставалась ещё возможность силы. Он ссылал отступников, казнил самаритян, манихеев, евреев и принуждал ариан и несториан принять православную веру или расстаться со своим добром и свободой. В первые годы правления Юстиниан пытался так пс ступать, но результатом стали ещё большие несчастья.