вокруг стало непрозрачным, Вадим потерял из вида даже Абрамова, который сидел в хвостовой кабине, на расстоянии вытянутой руки. Сбитый с панталыку пилот «И-2» заложил, судя по звуку, крутой вираж и ушел куда-то далеко вбок. Рассеялись и задние. Вадим, как ни напрягал слух, не различал более ничего, кроме шумов летящего бомбардировщика.

Приуныл, конечно. Абрамов, наоборот, несказанно обрадовался и стал нашептывать французскую революционную песенку «Аристократов на фонари». Он, как исправная домохозяйка, прибрался в отсеках, выбросил охлопья дымовых шашек, поменял на пулеметах патронные диски и с чувством выполненного долга улегся на сиденьях, со смешинкой в глазах взглянув на пригорюнившегося Вадима.

– Что нос повесил? Веселись! Если бы нас за жабры взяли, я бы тебя первого в распыл…

Тошно было на него смотреть. Вадим отвел взгляд, задел боковым зрением компас и подивился.

Аэроплан летел небыстро, – Надин сбросила обороты, не желая выходить из облачной защиты. В хмарной толще нереально было определить направление полета, но магнитная стрелка совершенно точно указывала на северо-восток. Это что же? Надин решила еще раз помахать крыльями советской столице или намылилась лететь вместо Европы в Америку? Через Сибирь и Дальний Восток – это сколько ж верст? Никакой горючки не хватит…

Облака кончились, «АНТ» выпал из них и очутился низко над землей. Внизу проплывал городишко, перерезанный лентой реки. Вадим насилу выглянул из люльки-кабины и разглядел большое крестообразное строение с башенкой-барабаном. Не иначе собор Николы Чудотворца в Наро-Фоминске! Отсюда до Москвы километров семьдесят. Будто и не улетали…

– Эй, ты что творишь? – Абрамов, привлекая внимание Надин, застучал кулаками по дюралюминиевому покрытию. – За нами уже никого нет, поворачивай назад!

Надин не шелохнулась и сидела, согнув спину, как замороженная.

– Скапутилась она там, что ли? – Абрамов, придерживая фуражку, перебазировался в носовой отсек и бесцеремонно тряхнул летчицу за плечо. – Поворачивай, говорю, а то так и до Кремля допилим…

– Отлезь! – окрысилась она. – Нам туда и надо.

– Адочка, не шути так. Я – человек с юмором, но сейчас обстоятельства не самые подходящие. Мы не в «Комеди Франсез»…

– Я не шучу. Мы возвращаемся в Москву. Нужно успеть до семи утра.

Она говорила отрывисто – как гвозди вколачивала. Абрамов впился в нее крючковатыми пальцами в шерстяных перчатках, затормошил.

– Ада, ты рехнулась! А как же граница, деньги?.. Куда ты, черт тебя дери, собралась?

Ответ поразил и его, и Вадима, который ловил каждое слово, долетавшее из носового отсека.

– Потешно… Ты думал, мне нужны эти дерьмовые червонцы? Что я буду с ними делать – новые волосы себе отращу или глаза на место вправлю? Ни за какие деньги мне не вернуть того, что было.

– Адочка… – Абрамов стушевался, не зная, как реагировать. – Ты переживаешь из-за внешности? Потешно… То есть я хотел сказать: полно тебе! Ты – молодая, красивая, у тебя все впереди…

– Ты сам себе веришь, Алексис? – Надин не дрогнула ни одним мускулом, но голос ее сел, стал еще хрипче и глуше. Она с надсадой перекрикивала ветер и двигатели. – Тебе не понять женщину, у которой отняли все…

Она сдернула с головы шлем, выбросила его за спину. Вместе с ним слетел и парик с короткой прической. Обнажился череп, обтянутый кожей, напоминавшей лоскутное одеяло или весеннюю поляну с рыжими прогалинами прошлогодней сухой травы. Чтобы Абрамов смог хорошенько разглядеть, Надин включила лампы в кабине и повернулась к нему боком, продолжая держать штурвал. Вадим видел ее в профиль – зрелище было не для слабонервных. А она еще очки с лица стряхнула и выпяченными глазищами уставилась на Абрамова.

– Оценил? И теперь скажешь, что я выгляжу потешно?

– Ва… ва… – заквакал Абрамов. – В Австрии, говорят, тоже появился хирург, который занимается реконструированием… Тебе не надо отчаиваться! Все поправимо, медицина на месте не стоит!

– Пока она раскачается, Алексис, я уже умру. Нет… для меня все кончено. И деньги не помогут. Меня никто никогда не полюбит, ты это понимаешь? – Хладнокровие впервые изменило ей, она сбилась на истерические нотки. – Я баба, Алексис, и хочу простого женского счастья, но меня лишили возможности его получить… Нет у меня ни красоты, ни родины, ни будущего. Ничего нет.

Абрамов приумолк, – тянул без слов мотив «Камаринской» и собирался с мыслями.

– Но в Москву-то зачем? – спросил он, наконец. – И если тебе жизнь не мила, то для чего ты всю эту кашу заварила? – Он указал рукой на хвостовой отсек, где полулежал притороченный к торбам Вадим.

– Ты не понял? Отомстить хочу. Всем, по чьей милости я теперь такая… Ты же сам говорил, что в семь утра в Кремле начинается заседание Совнаркома. Вот я всю эту коммунячью ораву… одним ударом…

Вадима пронизала дрожь, но не от холода, властвовавшего на высоте. Он представил себе, как бомбардировщик своей многотонной массой врезается в кремлевскую стену, взрываются бензобаки, летят в стороны каменные осколки, оплот социалистической власти гибнет в пламени вместе с народными вождями… Бр-р-р! По сравнению с таким апокалипсисом похищение двухсот тысяч – детская забава.

Надин… лупоглазая лягуха, порождение ехидны! Как твоя обкорнанная черепушка породила этот бесовский план? Вон и Абрамов не понимает, сидит, как примороженный.

– Адочка… одумайся! Ты же не японка-смертница, не террористка из народников… Это у них было принято: сам погибни, но врага убей. Что за варварский обычай! Мы живем в двадцатом веке, культурные люди, у нас другие методы…

– Какие методы, Алексис? – Надин выглянула за борт; под крылом показались огни московской окраины. – Если я смалодушничаю и покину Россию, путь сюда мне будет заказан… Нет! Я должна все сделать именно сейчас! Другой возможности не представится.

– У-у-у! – душераздирающе провыл Абрамов. – А как же я? Я не хочу умирать! Подумай: вот оно золото, а вон там, – он вытянул руку назад, чуть не вывихнув, – там граница! Прорвемся, заживем… Можно и без лица, если есть на что!

– Не уговаривай. – Надин вновь обрела спокойствие. – У меня все продумано. Мы летели на запад только затем, чтобы выиграть время. Мотаться до семи часов вокруг Спасской башни было бы слишком самонадеянно.

– Я тебя застрелю. – Он по-волчьи щелкнул зубами и полез за револьвером. – Меня такой расклад не устраивает. – И на