— Ладно, ладно, – отступилась Мила. – Мы тебя не трогаем, ты у нас вообще…

— Послушайте! – воскликнула Лана. – А вы помните Лиду?

— Какую ещё Лиду?

— Соседку её бывшую, по старой квартире!

Действительно, когда Мирослава ещё жила в К., была у неё такая соседка по лестничной клетке, дверь в дверь. Жила вдвоём с дочкой, а муж их оставил. Руся с ней не то, чтобы дружила, а очень её, по своему обыкновению, опекала. Та была и моложе и несчастнее, и все к ней бегала – то за солью, то за советом. Была она из станицы, из простой семьи, девчонкой приехала в город, выучилась водить троллейбус и работала, неплохо по тем временам зарабатывала, а жила в общежитии троллейбусного парка. И вдруг случилось такое несчастье, что она задавила насмерть человека, пожилую женщину. Маршрут её шёл мимо колхозного рынка, где вечно сновали прямо перед носом тётки и бабки с кошёлками, вот и эта вынырнула неизвестно откуда и прямо под колеса. Был суд и, если бы не молодой симпатичный следователь, сидеть бы этой Лиде, но он смог так повернуть дело, что дали условно. Лида, однако, была этому совсем не рада, она так сильно переживала случившееся, так винила сама себя, что даже хотела умереть, а уж сесть в тюрьму считала для себя неизбежным. Когда же все благополучно для неё завершилось, она впала в ещё большую депрессию, так что чуть было не попала в известное медицинское учреждение, и если бы не тот самый следователь… Он, оказывается, Лиду смог оценить и даже полюбить и вскоре на ней женился. Родилась девочка, Вера. Но жизнь у них как‑то не заладилась и следователь вскоре ушёл к другой, оставив Лиде полученную в результате размена однокомнатную квартиру. Так она стала Русиной соседкой, очень к ней привязалась и, когда на неё в очередной раз накатывало смурное состояние, шла к ней и изливала душу на кухне, положив руки на стол и глядя неподвижным взглядом в окно.

Вдруг эта Лида стала заговаривать о том, чтобы уйти вместе с дочкой в монастырь. Когда она в первый раз про это сказала, Руся не придала значения, сказала: «Не дури», и все. Но Лида снова и снова возвращалась к этой теме, более того, теперь она предлагала Русе купить у неё однокомнатную квартиру.

— Дверь прорубите и будет вам ещё одна комната.

— Да не нужна нам ещё одна комната, — отмахивалась Руся.

— Если вы не купите, я чужим людям продам, а зачем вам невесть кто в общем коридоре? – наседала Лида.

Наконец настал день, когда она пришла и сказала:

— Ну, все, на следующей неделе мы уходим. Говори: покупаешь ты мою квартиру или нет?

— Иди куда хочешь, — разозлилась на неё Руся. –Только Веру с собой не тащи, ей же доучиться надо, и квартиру оставь, она вырастет, спасибо тебе не скажет, что ты её без жилья оставила.

Но Лиде нужны были деньги на обустройство там, в монастыре, покупку монашеского облачения и все такое.

— Сколько тебе надо?

— Пять миллионов, — сказала Лида.

Был 92–й год, и счёт денег шёл на миллионы. Как нарочно, у Руси лежали отложенные на всякий пожарный случай именно пять миллионов рублей.

— Бери и иди, а за квартирой я присмотрю, вдруг надумаешь вернуться.

Лида взяла деньги, Веру и исчезла. Потом уже, спустя месяца три, приезжала, очень изменившаяся, молчаливая, во всём чёрном, в платочке на голове. Руся к тому времени нашла ей покупателей, Лида быстренько продала квартиру и исчезла уже окончательно.

— А что, она всегда такая верующая была? – спросила Аля.

— Ещё какая! – продолжила Лана, которая хорошо знала эту историю, потому что сама жила тогда в двух кварталах от Руси и часто у неё бывала. – В церковь ходила постоянно, дома у неё все иконами было завешено, молилась всё время, говорила, что грехи свои замаливает. От неё муж из‑за этого и ушёл, не смог выдержать. Ты, говорит, Бога любишь больше, чем меня.

— И девочка такая же была?

— Девочка вообще была у неё забитая, тихая, что мать скажет, то и делала, безропотная совершенно. Но у неё голосок был хороший, прямо ангельский, и она пела в церковном хоре. И, насколько я помню, регент хора вмешался и не отпустил её в монастырь, а когда Лида все же потащила её за собой, её там не взяли даже, да ей и было лет 15 всего. Так что она, по–моему, так и осталась при церкви, и Лида одна в монастырь ушла.

— И больше их не видели никогда, что ли? – спросила Аля.

— Я точно не видел, — сказал В. В. – Я к тому времени давно уже здесь жил, в С., и, если ты говоришь, что это было в 92–м, то как раз в тот год и Мируся ко мне окончательно переехала, так что, думаю, она эту Лиду тоже больше не встречала.

— Но вспоминала про неё. Хотелось бы, говорит, узнать, как она, что с ней сталось, даже не столько с ней, сколько с дочкой её, Верой. Десять лет ведь прошло.

— Так ты думаешь, это она к ней в монастырь ездила?

— А вдруг?

— Нет, подождите, — вмешалась Мила. – Как это может быть? Тамара говорит, что десять лет назад этого монастыря ещё и в помине не было, значит, она совсем в другом каком‑то жила. Как же она тут оказалась?

— А может, её на повышение сюда перевели, — заметила Тамара. — Не сразу же настоятельницами становятся, сначала послушницами, потом монахинями, потом некоторые, особо усердные в своём богослужении, могут, наверное, и в настоятельницы продвинуться, разве нет?

Женщины посмотрели на В. В., которого считали сведущим во всех без исключениях вопросах, в том числе и таком деликатном.

— Не знаю, ей–богу, не знаю, — поднял руки В. В. – Нечего гадать! Надо туда ехать.

— Ехать, конечно, надо, — сказал Лёня. – Только там дорогу дождями размыло, ту самую, я узнавал, проезда уже три дня как нет.

— Три дня?

— Три дня!

— А сотовые там берут, в этой Старой Поляне?

— И сотовые там не берут. Она же в чаше гор лежит.

— Значит, Руся там! – вскричала Мила. – Просто ни выбраться, ни позвонить не может.

— Господи, спаси и помоги! – бормотала и крестилась Аля.

В субботу в монастыре праздновали Рождество Пресвятой Богородицы, он и был Богородице–Рождественский, этот монастырь. Мирослава заранее знала про праздник, но не думала, что будет так много народу, ей хотелось поговорить с матушкой–настоятельницей наедине, а тут оказалось полное подворье гостей. Из церкви, где только что окончилась праздничная служба, уже вышли и теперь стояли группками по четыре–пять человек гости – средних лет женщины в платках и косынках, старушки в чёрном, молодая пара с мальчиком лет шести, средних лет батюшка в малиновом клобуке, совсем старенький батюшка в изношенной рясе и молодой дьячок с иконописным лицом и длинными, распущенными по плечам волосами. Сама настоятельница, маленькая женщина в туго обтягивающем лицо чёрном платке, переходящем в пелерину, и с массивным серебряным крестом на груди стояла в группе самых, по–видимому, почётных гостей, попечителей монастыря, мужчин и женщин, рядом с двумя священниками и о чём‑то с тихой улыбкой разговаривала. Мельком взглянув, Мирослава отметила, что она ещё больше похудела и стала совсем уж какой‑то бестелесной, про таких говорят: в чём только душа держится.