– Хорошо, – ответила я.

Антон холодно улыбнулся:

– Вот и отлично! Давай собираться.

Едва договорив эти слова, он повернулся ко мне спиной и резко выдернул ящик комода, где хранились мои книги. С удивляющей быстротой (куда нам было спешить?) он выкладывал книги на пол, сортировал по размеру, перевязывал веревками… Я наблюдала за сборами как-то тупо, не шевелясь, словно они ко мне не относились. Перед глазами почему-то стоял кадр из когда-то виденного мной приключенческого фильма: некто пытается перейти пропасть по шаткому веревочному мостику, но едва он делает несколько шагов, как мостик обрывается, подожженный неприятелем. Человек повисает, цепляясь за веревки, и раскачивается над бездной, лицом к скале, подставляя спину врагу…

Я смотрела в спину Антона, надеясь, что рано или поздно он ко мне обернется, но для того, казалось, сейчас не существовало ничего, кроме книг. А покончив с книгами, он переключился на кухонную утварь, время от времени бросая мне через плечо вопросы, и волей-неволей я вынуждена была втянуться в сборы. Так весь вечер мы и проработали бок о бок, находясь на таком же недосягаемом расстоянии друг от друга, как житель Западного и житель Восточного Берлина, что трудились на одной и той же улице с разных сторон своей великой стены.

Самое активное участие принимал в сборах и Илья. Грудные дети обладают свойством одним своим присутствием в доме неимоверно растягивать любые процессы. После того как в десять вечера ребенок был уложен спать, мы проделали оставшиеся восемьдесят процентов работы за два с половиной часа вместо предшествующей половины дня. У меня осталось ощущение того, что мы провели все это время молча, несмотря на постоянные переговоры о том, что куда положить, что взять, а что оставить. В половине первого я краем глаза поймала часы и спохватилась:

– Ох, как поздно! Поезжай скорее, а то не успеешь на метро.

Антон, стоя на коленях упаковывавший какую-то коробку, замер в той позе, в которой его застала моя фраза. Он не произнес ничего в ответ и мгновение спустя поднялся на ноги, но мне показалось, что впервые за вечер прозвучали какие-то слова.

– Жди меня завтра к десяти, – сказал он чуть позже бесстрастным голосом, стоя в дверях и накидывая куртку, – я приеду на такси.

Я молча кивнула, не зная, какие слова прощания могут подойти для нашей противоестественной ситуации.

Антон чуть помедлил, пытаясь пробиться ко мне взглядом, потом отвернулся и шагнул в лестничную темноту.

Я старушечьим тяжелым шагом дотащилась до комнаты, где спал ребенок, и упала на кровать рядом с ним. Какое крошечное существо! Чуть больше полуметра в длину, неполных восемь килограммов веса… Однако оно обладает способностью воздвигать между людьми такие непреодолимые преграды, что вся тектоническая активность нашей планеты не в силах с ним соперничать! Нет, не преграды… Оно перебрасывает людей в разные миры. В разные солнечные системы… В разные галактики… Я, прочитавшая за свою жизнь столько фантастических книг, знала, что расстояние от одной звезды до другой исчисляется многими световыми годами, по сравнению с которыми человеческая жизнь – это жалкий миг. Стоит ли надеяться на то, что за один миг двум людям удастся преодолеть вселенские расстояния друг до друга?

Я даже не плакала – боль давила меня, как положенная на грудь чугунная плита. Я не пыталась вспоминать какие-то счастливые моменты прежней жизни, когда мы с Антоном еще были единым целым, словно произошедшая катастрофа уничтожила все, что было между нами, даже прошлое. Все, что я видела сейчас, было его каменно-холодное лицо в тот момент, когда он предлагал мне сделку: остаться в Москве, в его доме, в обмен на услуги по хозяйству. На какую же безумную орбиту способны вырулить человеческие взаимоотношения, когда во Вселенной происходит взрыв сверхновой – рождается ребенок!

Головка ребенка, пребывавшего в глубоком сне, прижималась к моему плечу. Легкие, размеренные, как ход часов, вдохи и выдохи отмеряли секунды моей жизни.

Мне показалось, что по-настоящему проснулась я только на следующий день в такси, когда мы подъезжали к дому Антона, и проснулась от мысли, буквально подбросившей меня на сиденье: а что, если в дверях меня встретят его родители?

– Да что ты! Они еще два года будут в Австрии.

С одной стороны, я успокоилась, но, с другой стороны, меня покоробило это «да что ты!». Наверное, если бы его родители были дома, Антону бы и в голову не пришел такой широкий жест, как переселить меня к себе…

Квартира, милостиво готовая меня принять, располагалась неподалеку от станции метро «Динамо». От этого района прямо-таки веяло элитностью: величественный Ленинградский проспект, роскошный парк… Когда мы проезжали Петровский замок, впору было затаить дыхание – я и не предполагала, что на отдалении от центра Москвы стоят такие дворцы.

Такси нырнуло в обегавшую парк тихую улочку и встало перед совершенно не заметным издали серым сталинским домом. Он был так укромно расположен и так плотно окружен деревьями, что производил впечатление охотничьего домика, выстроенного неким экзальтированным миллионером. Почему-то в первую очередь я подумала о том, что в квартире у Антона должно быть довольно темно – липы и клены бросали тень на всю нижнюю часть здания.

– Вон там, на пятом этаже, мои окна.

На пятом? Там-то достаточно света… Но никогда бы не подумала, что в этом слегка обветшалом великолепии меня пустят куда-то выше первого этажа.

День был довольно теплым для зимы, и на лавочке перед подъездом сидели несколько старушек, как метко окрестили их в народе – «домашнее КГБ». Антон миновал их, спокойно поздоровавшись, а я с Ильей на руках как будто прошла сквозь строй. Этот орган местного самоуправления по выработке сплетен и слухов будет провожать меня на прогулку и встречать с нее дважды в день, так что рано или поздно я обязательно услышу от бабушек какой-нибудь бестактный вопрос или комментарий. Мысленно отправив их всех в дом престарелых, я быстро прошла в парадное.

В подъезде не пахло мочой, на стенах не было кодовых обозначений половых органов. А когда Антон открыл свою квартиру, я замерла, не решаясь зайти: ни дать ни взять – крестьянская баба с дитем на пороге барской усадьбы!

Паркет. Блестящие полировкой шкафы. Пухлый диван и кресла. Ванная комната и туалет выложены плиткой. Кухонный гарнитур. Торшеры и бра. В большой комнате – люстра из чешского хрусталя. Правда, объективно говоря, место, куда я попала, не отличалось какой-то особой роскошью, а позже стало заметно, что и полировка в трещинках, и обои наклеены явно не вчера, и паркет не то чтобы сверкает. Но после моего очень и очень скромного жилища в Пятигорске, спартанских условий дома-муравейника и того квазидома, где я проживала последние месяцы, вид нормальной, ухоженной и небедно обставленной трехкомнатной квартиры не мог не произвести оглушающего впечатления.

Антон выделил нам с Ильей комнату своих родителей. Я положила сверток с ребенком в центр двуспальной кровати, сама присела на краешек и поняла, что лечь на нее не смогу никогда, потому что не имею на это никаких прав. А хозяйничать в чужом шкафу у меня и вовсе не поднималась рука – я попросила Антона собственноручно расчистить мне немного места, переложив родительские вещи. Трех освобожденных им полок хватило впритык, а просить о большем мне было неприятно. Я чувствовала себя еще более стесненной в жизненном пространстве, чем на квартире у Серафимы – по крайней мере там в комоде было много неглубоких ящиков и я могла спокойно рассортировать пеленки, распашонки, одеяльца, чепчики и шапочки, миллион разных тряпочек, которые повязывались ребенку на шею (Илья отличался сильным срыгиванием), газоотводную трубочку, градусник, вату… На новом месте все лежало высокими стопками, и в вещах приходилось рыться. Разыскивая очередную тряпку, я кривилась от досады – если бы Антон хотя бы день побыл на моем месте, он бы тут же уяснил, как жизненно важно, чтобы любая, даже самая незначительная вещь, необходимая при уходе за ребенком, была под рукой в любой момент.