Они заняли втроем стол у незажженного камина. И Катя подумала – именно здесь сидел Лесик Кабанов в свой последний вечер. И Петя с Ульяной тоже были здесь.

Официант Хлопов возник с меню. Увидел майора Ригеля и Катю и нельзя сказать, чтобы очень обрадовался.

– Мы в частном порядке, – успокоил его Вилли Ригель. – Неофициально.

– Присядьте, Хлопов. – Гектор кивнул на свободный стул.

– Нам запрещено с гостями запанибрата. – Официант Хлопов выпрямился. – Уволят.

– Почему вы нам не сообщили весьма интересные факты, Хлопов?

– Какие еще факты?

– А такие, что вы, возможно, знали семью Кабановых и Алексея… Лесика задолго до того, как он начал посещать это богоугодное заведение. – Гектор сделал широкий жест. – Вы ведь знали Лесика, а, Хлопов?

– Я его не забыл. В отличие от него.

– Много лет назад вы жили с родителями в Люберцах на улице Строителей. А в соседнем подъезде проживал Лесик с мамой, папой и маленькими близнецами. Я глянул улицу Строителей в Гугле. Совсем рядом с вашим домом есть школа. Вы ведь там учились?

– Да. – Официант Хлопов кивнул. – И даже в одном классе с ним.

– Вы одноклассники с Кабановым? – не удержалась Катя.

– Учились с первого по четвертый класс.

– Почему вы это мне не сказали сразу?

– Вы не спрашивали. – Официант смотрел на нее. – И какое это может иметь значение сейчас?

Катя не нашлась, что ответить.

– Вы дружили с Лесиком? – спросил Гектор.

– Нет. Мы просто бывшие одноклассники. И это было очень давно. В другой жизни.

– Но что-то вы все же помните из другой жизни?

Официант пожал плечами.

– Отец Лесика покончил жизнь самоубийством дома, в квартире, – продолжил Гектор.

– Повесился на люстре.

– Так вы в курсе.

– Весь дом судачил, весь двор. Я видел, как «Скорая» приезжала, и эти… с носилками, с мешком черным за телом… Меня мать потом домой загнала. Но я помню.

– А что произошло? Что говорили в доме?

– Я слышала, что муж Кабановой, отец Лесика был алкоголиком! – снова перебила Катя.

– Нет, что вы. – Официант Хлопов покачал головой. – Он был зубной врач. Такой тихий мужик, небольшого роста, интеллигентный. Очкарик. Моя мама у него зубы лечила. Я его помню. Он не пил. Это был какой-то душевный припадок. Что-то в мозгах его закоротило тогда.

– Когда? На момент суицида?

– Когда он убил одного из близнецов. Одного из мелких.

Катя похолодела. А это еще что такое? Что опять выплыло в этом деле?!

– Первый муж Кабановой? Отец убил своего ребенка? – Гектор напрягся.

Напрягся и Вилли Ригель, доселе молчавший. Слушавший очень внимательно.

– Так в доме говорили. Мелкие… младшие… им было по четыре года. Я их не помню совсем. Я и тогда здесь, в ресторане, этого младшего не узнал. Потом лишь понял, кто это.

– Что вы еще знаете про убийство? Что помните? Когда это произошло? – Гектор кидал вопросы.

– Мы начали учиться… первое сентября… четвертый класс. А потом это случилось. Но я ничего не знаю. Мать с соседкой шепталась по этому поводу. Меня всегда вон выставляла.

– А почему их отца не арестовали за убийство?

– Потому что он повесился. – Хлопов словно пытался что-то вспомнить. – Они… точнее, она, прокурорша, еще жила в той квартире месяца три, потом она эту квартиру разменяла, и они уехали.

– Вспомните все, что можете, – настойчиво попросил Вилли Ригель.

– Да мне было десять тогда. Это все, что я помню. Да, еще… папаша-шизик, он и Лесика ведь поранил тогда. Порезал его бритвой.

– Порезал бритвой? – Катя чувствовала дрожь.

– Лесик с рукой забинтованной в школу пришел. Вот здесь. – Официант показал. – И в школе пацаны болтали, что у него еще порезы под одеждой. Но он отучился лишь первую четверть. Они переехали, и он в какую-то другую школу пошел. И больше я его не видел.

– Но когда началась эпопея со строительством мусорозавода, вы его, конечно, вспомнили? – спросил Гектор.

– Естественно.

– А в тот вечер в ресторане? Он вас узнал?

На лице официанта появилось какое-то странное выражение – замкнутое, отчужденное.

– По нему не поймешь. Он ведь и раньше сюда приезжал. Я сначала хотел ему сказать – привет, помнишь меня, мы же учились в одном классе, но… не сказал.

– Почему?

– Потому что социальное неравенство, кастовость. – Официант словно кого-то передразнивал. – По нему было не понять – в какие-то моменты мне казалось, что он меня прекрасно узнал. И поэтому с таким наслаждением мной помыкает, как своей прислугой здесь – подай, принеси, убери… Чаевые мне всегда оставлял специально скомканными купюрами. Правда, не жадничал.

– Это все, что вы помните?

– Все. Не могу сказать, что я рад, что наши пути с этим типом снова пересеклись. Так что вы будете заказывать?

– Все самое вкусное. – Гектор обратился к Ригелю и Кате. – Я могу угостить вас дружеским обедом в благодарность за ту заботу, которой вы окружили, меня, кретина, в ночь веселого газа?

– Натюрлих, – ответил Вилли Ригель. – Ты же нам по гроб жизни обязан, Гек.

И они так славно пообедали в этой «Сказке»! Несмотря ни на что! Катя все пыталась сначала как-то обсудить услышанное, но Гектор лишь руку поднимал – молчите! И Вилли Ригель мотал головой – не сейчас. Невозможно обсуждать такие вещи… убийство ребенка родным отцом под домашний холодец с рюмкой померанцевой водки.

Катя смотрела, как они уплетают свой холодец и лопают борщ. Мужчины дорвались до первого… а там еще и компот впереди…

– Обалдел на сухомятке. – Гектор набивал рот. – Вилли, попробуй, шпик какой с прожилками… Под стопарик… Катя, вы будете шпик?

– Нет. Чистый жир, спасибо.

– Мечта поэта. Вилли, вздрогнули! – Гектор чокнулся с Ригелем рюмкой водки. – За нас и за спецназ! Норму знаю, потому как за рулем… Катя, вы как на именинах, ей-богу, что вам положить? Рыбку красную будете?

– Нет. Мне салат с помидорами и баклажаны с орехами фаршированные, пожалуйста.

– Понял. – Он накладывал ей на тарелку, заглядывая в глаза. – Вилли, а мне борщ просто сниться начал в этой дыре. Я домой в СерБор наш приезжаю, дома одно пюре овощное протертое для бати моего. Я в крик! Голодом меня уморить хотите, вредители? Горничная бежит, со страху мне сразу целую кастрюльку кааааааак наварит борща! И в холодильник. Я ночью холодильник открываю, а он холодненький, свекольный, с жирком, пальчики оближешь… А тебе мама немецкий суп варила?