Она знает, что на самом-то деле мне все это не нужно. Знает, что я обманщица.

Достаю из кошелька гарантийную карточку и смотрю, как она записывает ее номер на обороте чека. Затем засовываю сумочку в большой пакет с распашонками из секции «Все для мам» и поспешно выхожу из магазина, раздумывая по пути, что я буду со всем этим делать.

На эскалаторе спускаюсь к вокзалу на Нью-стрит. Везде люди, поглядывающие на часы и на без конца появляющиеся на дисплее сведения о движении поездов. Я тоже стою и смотрю на случай, если кто-то заинтересуется, что я здесь делаю. Затем иду к запасному выходу, который выпускает меня в проход между рядами такси, идущий, в свою очередь, к той самой автобусной остановке, где я смогу дождаться своего автобуса.

Почта лежит на полу, из этого я заключаю, что Джеймс не заходил. А мне бы хотелось, чтобы он заходил запросто, без приглашения. Но этого не будет. Для такого поведения он слишком осторожен и слишком серьезен. Адресатов большинства писем я определяю по подписи на конверте и по маркам, поэтому откладываю их в сторону, чтобы прочесть потом. Только одно меня заинтересовывает: подписано от руки и довольно тяжелое. Смотрю на него, держу в руке, стараясь определить вес. Бирмингемский штемпель, отправлено вчера. У меня нет ни малейшего представления, от кого оно, хотя я смутно припоминаю этот почерк, что-то он мне сулит. Звонит телефон, и я, собираясь взять трубку, опускаю письмо в сумку. Рука задерживается над трубкой в нерешительности: действительно ли я хочу разговаривать; и тут включается автоответчик.

— Китти, это я. Как ты там?

Да, Джеймс, все нормально.

Сегодня я собираюсь почитать — мысли проносятся очень быстро, но стоит мне сесть, как у меня пропадает желание двигаться. Дотянуться до автоответчика я могу и отсюда, так что можно прослушать сообщения.

— Китти, это Кэролайн. Мне необходим твой отчет к концу недели.

— Привет, это Рут. Что-то не могу найти твой еженедельный обзор. Может, я его потеряла?

— Это Питер Смит из «Смит, Хоррокс и Смит». Не могли бы вы нам перезвонить?

Кто эти «Смит, Хоррокс и Смит»? И отчего этот Питер Смит настолько самоуверен, что предполагает, будто мне знакомо его имя? Следует объяснять, кто ты такой, если хочешь, чтобы тебе перезвонили.

— Китти, это опять Кэролайн. Ты получила мое послание — о твоих отчетах?

— Это Адриан. Мне нужно поговорить с тобой, Китти. Позвони мне.

— Это опять Рут. С тобой все в порядке, Китти?

— Это вновь Питер Смит. Не могли бы вы мне срочно позвонить?

Если это так срочно, мог бы написать письмо.

— Китти, что происходит? Это Рут. Пожалуйста, пришли мне книги обратно. Сроки поджимают.

— Китти. Ты в порядке? Зайди. — Только Джеймсу не нужно объяснять, кто он.

— Снова Кэролайн. Где ты? Что происходит? Мне нужны рукописи. Если у тебя нет времени на рецензии — просто отправь их обратно.

— Опять Адриан. Позвони мне.

— Это Кэролайн. Позвони.

— Питер Смит. Позвоните.

— Позвони мне, Китти. Это Рут.

— Китти, просыпайся и приходи на китайский завтрак. Позавтракаем вместе.

О, Джеймс! Я бы сама так этого хотела! Но я иду совсем другой дорогой и не могу с нее свернуть. Если даже я поверну голову, чтобы взглянуть на окружающий меня пейзаж, мои ноги будут продолжать упорно идти все в том же направлении.

Просыпаюсь в полнейшей темноте от боли в шее. Сажусь и поспешно шарю вокруг, стараясь найти часы. И тут вспоминаю, что я не на кровати, а на диване. Мне снились бабушки и прабабушки.

Я встаю и, спотыкаясь, иду в спальню, где валюсь на кровать. Когда вновь закрываю глаза, вижу розовый фургончик с беспорядочными вопросительными знаками.

Мне слышно, как отпирается Сьюзи: «Ко мне это не имеет никакого отношения».

Я знаю, что она говорит о младенцах, а не о розовом фургончике.

«Это твой ребенок, — говорю я ей, но она меня не слышит. — Посмотри! — кричу я на нее. — Посмотри на малыша. Он твой».

Я просыпаюсь от собственного крика, лежу вся в поту, хотя в комнате холодно. Меня начинает бить дрожь. Забираюсь под пуховое одеяло и подтыкаю его со всех сторон, но холод проникает через невидимые щели. Сажусь и включаю лампу. Свет образовывает вокруг меня воронку и засасывает в водоворот. Визжащие младенцы наполняют квартиру. Я говорю, что сейчас иду, встаю с кровати. Вдыхаю их густой кремовый запах, запах их детской присыпки и легкой отрыжки, молочный, детский запах.

Иду по квартире, надевая на ходу платье, и дальше — через входную дверь, оставив всех младенцев позади. В последний момент беру ключ Джеймса. Свою дверь оставляю открытой и подпираю ее принесенной вчера почтальоном пачкой, — это для того, чтобы малыши смогли выйти, когда я уйду. Проникаю в квартиру Джеймса и прохожу по ее голому, холодному деревянному полу, прислушиваясь к гулу своих шагов. Здесь нет младенцев — для них здесь слишком чисто. Толкаю дверь спальни Джеймса. Он лежит на спине, с открытым ртом, и нежно похрапывает.

Переворачиваю его на бок, к себе спиной, и укладываюсь рядом; вытягивая ноги точно так, как он, повторяя своим телом его контур, оборачивая его собой, и мне начинает казаться, будто я — его кожа. Он перестает храпеть. Я лежу очень тихо, надеясь, что он не проснется. Мне хочется, чтобы тепло перетекало из его тела в мое, чтобы мне больше не было так холодно. Хочу украсть его тепло.

Просыпаюсь в шесть утра. Мне видно, как цифры на часах отсвечивают красным. Пока мир спит, они играют в свои игры, меняют формы, закручивают друг друга в узелки, сворачиваются, как змеи, подталкивают друг друга, как сплетающиеся вопросительные знаки на розовом фургончике…

Теперь-то я знаю, почему во сне вижу этот фургончик. Возможно, я родилась в нем, жила там с Диной, пока с ней что-то не случилось, и после этого меня привезли в Бирмингем.

Сажусь. Кто же это привез меня обратно в Бирмингем? Должно быть, у меня где-то есть отец. Должен же существовать в мире хоть кто-то, с кем я связана очень тесно.

Джеймс стонет и переворачивается, натягивая одеяло на голову. «Холодно», — бормочет он. Наверное, он не знает, что я здесь.

Я подтыкаю вокруг него одеяло и целую его сзади в шею. Затем опять облекаюсь в собственное платье и направляюсь на цыпочках в свою квартиру, которая ожидает меня с открытой дверью.

Надеваю джинсы и толстый красно-коричневый джемпер; пока натягиваю носки и кроссовки, меня продолжает бить дрожь. Не знаю точно, куда иду, но знаю, что уйти для меня сейчас очень важно. Здесь я больше не могу оставаться. Квартира удерживает меня в каком-то полумире, где я теряю ощущение времени. Мне необходимо пойти туда, где видно, как восходит солнце, где есть люди, которые разговаривают, ходят и что-то делают, где мир более реален.