ремесло! Если уж писать об искусстве, то не только о «горьком сладострастии», а надо постичь существо дела! Надо одолеть эту премудрость: когда это талантливо и серьезно и когда это кокетничанье манерой при весьма среднем даровании!

И то, что он «влюбился» в Митурича, делает ему честь, то, что он полюбил ряд действительно хороших рисунков Тырсы, делает ему тоже честь, хотя, конечно, борт лодки с правого крена качнуло сильно в левый… Но это закон физики… не сразу же…

То, что его качнуло в сторону ремесла, иногда «только ремесла», иногда и сухого и бездушного, и то, что волна понесла его дальше… это уж было духом времени!

Фактура, способ наложения теста краски или «ширша» прессованного угля по бумаге, казалась выше выразительности рисунка. «Уголочки», растушеванные до четкой линии «на нет», казались новой страницей истории искусства.

Евг. Замятин был умнейший человек в житейском смысле слова… ему нравился в изобразительном искусстве самый дурной шик, самая дешевка, самая чушь… только Григорьев, самый вульгарный, только Анненков, самый сухой и манерный!

Что будешь делать?

А пока Н. Пунин в эту зиму 1915–1916 года пошел «в учебу».

Николай Николаевич спрыгнул вниз, с высот «присно хризантемных судорог сладострастия» и стал жадно вслушиваться в «жаргон» ремесленников живописного цеха! Чем ремесленное, чем мастеровее, чем махровее, тем больше и «захватывало» этого царскосельца, ученика Анненского, никогда не учившегося в художественных школах! «Фузой пишет»! «Фон в протирочку», «Рисунок задрочил сильно»! Это «арго» художественных студий опьяняло юного критика! Он отплатил «учителям» за учебы и вывел их «в люди»!

Печатное слово, даже невразумительное, в России уважается!

Надо сказать, что в годы с тринадцатого по семнадцатый в искусстве проступало или явствовало некое сошествие с высот вниз, на жесткую землю, доступную ощупыванию!

Из лилово-сумеречных туманов врубелевских гамм к сангино-оранжевым земляным окаменелостям…

От символизма к акмеизму.

«Камень» — название первой книги стихов Осипа Мандельштама!

Этот спуск вниз, конечно, сопровождался потерей «интеллектуализма». На языке живописи можно было бы сказать — от Рембрандта к маленьким голландцам. «Маленьким» не только по размеру холстов, но и по размеру души!

Все стало осязаемо и немного кукольно, даже с кукольной лакированной раскраской. Анна Ахматова на портрете Альтмана все-таки накрашенная кукла, можно взять и рассмотреть, какой краской выкрашено лицо, платье, чулки, она прилеплена к фону как снимательная картинка к бумаге! Где уж там воздух! Воздух Моне или плоть Ренуара!

Такая же кукла с «личным цветом» — Мейерхольд у Бориса Григорьева.

Он ведь труден, этот живой цвет природы. Легче «красить» куклы!

Вышли на сцену люди-муравьи, люди-стрекозы, они лишены человеческого зрения, они видят плоско, только у себя под носом!

После «зыбких незнакомок» войдем в мир деревянных кукол!

Над желтизной правительственных зданий Кружилась долго мутная метель, И правовед опять садится в сани Широким жестом запахнув шинель.

Или:

На стороне врагов законы; Ему ничем нельзя помочь! И клетчатые панталоны, Рыдая, обнимает дочь.

Ах, как привились в те годы и «правовед» и «панталоны». Никто не замечал, что это куклы! Плоские, бездушные куклы!

В этом и был цвет времени!