но себя я совершенно не узнаю. Кто эта решительная женщина с горящими глазами и колотящимся сердцем? Неужели та самая Карина, которая лет пятнадцать назад целовала парней на спор?

Характерный писк информирует меня о том, что лифт наконец поднялся на мой этаж и совсем скоро распахнет передо мной двери. Бегло проверяю, на месте ли ключи и телефон, и уже шагаю внутрь, когда вдруг неожиданно налетаю на высокую мужскую фигуру. Буквально впечатываюсь носом ему в грудь, потому что он выходит из лифта, а я в этот же самый момент пытаюсь в него залететь.

Ворот белой рубашки, мелькнувший перед глазами, знакомый запах табака, прибитый метолом, татуировка на шее, которую я сегодня уже видела — вскользь подмеченные детали за считанные секунды складываются в цельный и довольно натуральный образ, но я все равно боюсь в него поверить. Слишком уж это сюрреалистично, невозможно, сказочно…

— Далеко собралась? — спрашивает строго и даже как будто раздраженно.

Нет, он точно здесь. Вне всяких сомнений. Сразу три органа чувств врать не будут.

— Богдан? — пораженно лепечу я, отступая на несколько шагов, чтобы дать ему возможность наконец выйти из лифта. — Ты что тут делаешь?

— Гулял неподалеку, — зло усмехается он, напирая на меня. Медленно и даже как-то угрожающе. — Дай, думаю, навещу бывшую, поболтаем еще немного. Только давай теперь честно попробуем, а? Сможешь, Карин?

— В смысле? — хриплю я, по-прежнему пятясь назад в приступе острого, граничащего с испугом смятения.

Богдан какой-то другой. Никогда его таким не видела. Суровый, мрачный, опасный. В глазах ярость плещется, а голос нотками гнева вибрирует. Да и вообще весь его вид подавляет и парализует. Я, словно мышка, попавшая под гипноз удава, — вроде бы страшно, а сбежать не могу.

— Ну что, довольна собой? Отыграла все по высшему разряду? — саркастично выплевывает он. — Главное же — это лицо сохранить, да? Чтоб никто ничего не узнал, никто ничего дурного не подумал. Ты же, блин, уважаемая писательница, аристократка, тебе свое достоинство ронять никак нельзя…

— Что ты такое говоришь? — впечатываюсь спиной в стену и возмущенно вздергиваю брови.

— Правду я говорю, Карин, правду, — парень упирает руки по обе стороны от моей головы и нависает надо мной черной тучей. — Мы с тобой два гребанных года не виделись, а ты не придумала ничего лучше тупорылой фразочки о том, что рада за меня?

— Я действительно рада… — отзываюсь я, но как-то уже совсем неуверенно.

— Опять беспощадную суку врубила, — Богдан закатывает глаза, а едкая ирония в его голосе достигает пика. — Я же просил говорить честно! Честно, твою мать! Или ты уже забыла, что это такое?!

Он ударяет кулаком в стену, и я затравленно вздрагиваю. На лбу парня бешено пульсирует вена, а из ноздрей вот-вот повалит пар. Он недоволен, зол, взвинчен до предела. Смотрит на меня сверху вниз и испепеляет взглядом. Прямо по углям протаскивает.

Но эмоции, пусть даже негативные, — это хорошо. Это здорово. Они гораздо лучше безразличия. Там, где есть эмоции, всегда есть шанс.

— Хочешь честности? Ну, держи, — сиплю я, зачарованно глядя на его маняще-приоткрытый рот, из которого вырывается учащенное дыхание. — Прямо сейчас я собиралась ехать к тебе. Хотела просить прощения и умолять вернуться. Хотела признаться, что все это время думала о тебе. Постоянно думала. Что никогда и ни с кем я не была так счастлива, как с тобой. Что эти два года в разлуке были ужасной, ужасной ошибкой, — голос предательски срывается, а на глаза наворачиваются слезы. — Ошибкой, за которую я до сих пор расплачиваюсь…

Жадный глоток воздуха, тихий всхлип, и вот мое самообладание осыпается мелкой крошкой. Только сейчас до меня в полной мере доходит, как я скучала по Богдану, как тоскливо и одиноко мне было без него.

— Тише, детка, не плачь, — парень мгновенно смягчается, и в его тоне появляются отголоски былой нежности, которой мне так отчаянно не хватало. — Ну ладно-ладно, иди ко мне…

Наклонившись, он утыкается своим лбом в мой и мягко обхватывает ладонями щеки. Его горячее дыхание скользит по моему лицу, грея, успокаивая, утешая.

— Я понимаю, ты злишься, — притягиваю Богдана к себе за рубашку, потому что мне хочется, чтобы он был ближе, еще ближе. — Я столько дров наломала. Но теперь… Теперь я наконец прозрела, — еще один всхлип. — Мне никто, кроме тебя, не нужен. Никто, слышишь?

Богдан дышит мне в лицо, прижимаясь животом к моим ребрам, а внутри меня один за другим тают многолетние ледники. В душе наступает оттепель, и застоявшаяся боль выходит наружу вместе со слезами, которые я даже не пытаюсь сдерживать. Пусть текут, пусть отчищают сердце, пусть приносят долгожданный покой.

— Я тебя люблю, люблю, люблю, — как заведенная шепчу я, покрывая частыми влажными поцелуями его лицо. — Так люблю, что самой страшно.

Прикрыв веки, Богдан молча принимает мои суетливые ласки, а затем, словно не выдержав передозировки щемящей нежности, сжимает меня в объятьях изо всех сил, аж до хруста в косточках. Обвиваю руками его могучие плечи, цепляюсь за его одежду, дымясь и полыхая от наслаждения. Как же хорошо. Боже, как же с ним хорошо!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Парень запускает руку мне волосы и, властно обхватив затылок, заставляет смотреть на себя. И я, конечно же, смотрю. Послушно и безропотно. Потому что я вся в его власти. Отныне и навсегда.

Любуюсь резкими, но в то же время очень правильными чертами Богдана, мысленно подмечая, что у него невероятные глаза. Не в том плане, что у них красивый цвет или форма, хотя с этим, разумеется, полный порядок. В них взгляд человека, который точно знает, чего хочет от будущего. Знает горечь утрат и сладость побед.

Это взгляд настоящего мужчины. Взрослого, осознанного и не по годам мудрого.

— Больше не отпущу, поняла? — цедит он.

— Не отпускай. Пожалуйста, не отпускай, — шмыгнув носом, молю я.

Богдан вгрызается мне в губы пугающе-агрессивным и дурманяще-страстным поцелуем. Он сминает меня языком, лишая дыханья и выбивая из головы все дребезжащие мысли.

Стук ударяющихся друг об друга зубов, приглушенное рычание, первобытные гортанные стоны — в нашем единении слишком мало эстетики и слишком много звериного, но меня это ничуть не заботит. Плевать, как мы выглядим со стороны. Плевать, что уже вдоль и поперек обтерли собой подъездную стену. Даже на соседей, которые могут появиться в любую секунду, плевать. Весь мой мир примитивно сузился до одного единственного человека, и только в его близости я вижу свой смысл. Больше мне ничего не надо. Ничего и никого.

Глава 56

Карина

Резким