посмотрела в глаза коменданту. – Два ваших офицера, подпоручик Рагозин и прапорщик Кошкин на пятой версте от города, у горы Ленивки в эти минуты должны стреляться на дуэли.

– Почем знаешь? – встревоженно спросил майор.

– Прежде чем к вам податься, я забежала к ним в дом. Хозяйка сказала, что их нету. А намедни они договаривались, что, ежели я не определюсь, кому готова отдать свое сердце и руку, они будут стреляться.

– Вот как? – комендант все еще не хотел верить Суглобовой: мало ли что девке в голову взбредет.

А та, видя, что комендант медлит, не торопится, заплакала.

– Ваше превосходительство, вот ей-богу, я не вру, – она снова перекрестилась. – И никому не готова из них отдать свою руку, потому как сердце разрывается меж обоими. Поторопитесь, спасите обоих, ваша милость.

– Иван, готов лошадь! И поднимай караул, мигом!

– Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся в струнку денщик, тут же умчавшийся выполнять приказание.

– А вы, барышня, домой ступайте! Далее уже не ваша забота.

Секунданты проверили пистолеты, вручили их каждому из дуэлянтов.

– Расходитесь, господа! – скомандовал один из секундантов.

Кошкин с Рагозиным взвели курки пистолетов, подняли их стволами вверх и пошли в разные стороны на пятьдесят шагов.

Занималась заря. Солнце показалось из-за горы и медленно поползло вверх, лениво покачиваясь своими округлыми боками. На небе не было ни облачка, а легкое дуновение полусонного ветерка ничуть не смущало наседающий на землю зной, грозивший днем и вовсе превратиться в пекло. Еще недавно зеленая трава пожухла, превратившись в желтые скрученные коконы. Даже утренняя роса не окропила эту землю.

Дуэлянты дошли до краев заранее означенной площади, повернулись лицом друг к другу, при этом стараясь не смотреть на своего товарища. Некоторое время стояли молча. Слышно было, как вокруг жужжала мошкара и мухи. И только тяжелое дыхание да сильное сердцебиение выдавали волнение обоих.

– Сходитесь, господа! – скомандовал все тот же секундант.

Второй секундант переглянулся с доктором, тот, поняв немой вопрос, чуть приподнял свой саквояж с медицинскими принадлежностями.

Они начали сходиться. В двадцати шагах друг от друга были воткнуты две шпаги, означавшие границу сближения. Шли медленно, словно желая подольше продлить час решения своих судеб.

Наконец, дойдя до барьеров, они остановились. Снова подняли вверх руку с пистолетом и стали медленно опускать ее, готовясь нажать на спусковой крючок…

– Отставить! Прекратить!

До дуэлянтов и секундантов донесся знакомый, хрипловатый голос коменданта, и тут же тот выстрелил в воздух из пистолета. За ним, вздымая пыль, мчались на лошадях караульный вахмистр и два солдата.

Это было настолько неожиданно, что оба дуэлянта вздрогнули и непроизвольно нажали на спусковой крючок. Вдогонку за первым раздались еще два выстрела. На груди у Рагозина выступила кровь, у Кошкина же пуля сорвала с головы лишь офицерский картуз. Рагозин, выронив пистолет, свалился на землю словно подкошенный. Доктор с обоими секундантами и Кошкиным бросились к нему. Доктор разорвал рубашку, взглянул на рану, стал щупать пульс. Кошкин опустился перед ним колени и с выступившими на глазах слезами вмиг пересохшими губами прошептал:

– Прости меня, Павел.

Рагозин открыл глаза и изобразил на лице улыбку, которая скорее напоминала гримасу боли:

– Благословляю тебя, Александр… Береги е…

Рагозин не договорил. Жизнь окончательно покинула его тело. Он даже не успел закрыть глаза. За него это сделал Кошкин, затем повернул голову к доктору. Тот в ответ лишь руками развел.

В этот момент комендант с караулом достигли места дуэли, быстро спешились. Майор подошел к сгрудившимся над трупом офицерам и доктору. Те немедленно поднялись и расступились, сняв головные уборы. Майор также снял фуражку, перекрестился.

– Кто второй? – спросил он.

– Я, господин майор! Прапорщик Кошкин.

– Сдать оружие!

Кошкин покорно протянул майору пистолет, затем отстегнул саблю и также протянул командиру.

– Арестовать его! И этих господ тоже!

Вахмистр с солдатами окружили всех участников дуэли, забрали у них оружие. Труп подпоручика Рагозина положили поперек седла его коня, на котором он прискакал сюда. Вся процессия пешим шагом двинулась в сторону города. Всех участников дуэли ожидал военный суд…

Анечка Суглобова несколько дней лежала на могиле любимого человека. Никакие силы не могли ее оторвать от земли. Даже неожиданно разразившийся долгожданный дождь, столь редкий в этих краях об эту пору. Ни родители, приносившие все это время ей еду и воду, ни подружки, толковавшие ей последние новости. Она не прикасалась ни к чему. Плакать уже не было сил и слез. Она просто лежала, объяв руками могилу, и ничего не думала. То ли в забытьи, то ли во сне. И только день, когда в суде должны были огласить приговор Александру Николаевичу Кошкину, заставил ее подняться. Но когда она встала, все бывшие в тот момент на кладбище ахнули. Лицо ее посерело, глаза едва не выкатывались из орбит и смотрели бессмысленно куда-то в даль. Волосы переплелись и наполовину опутались сединой, словно паутиной. Отец, мелкий чиновник по поручениям, увидев, что случилось с дочерью, схватился за сердце. Мать, дебелая баба с некогда румяным лицом и ямочками на щеках, постарела сразу на несколько лет.

– Кошкин Александр Николаевич разжалуется в рядовые и приговаривается к десяти годам каторги со ссылкой в Нерчинские рудники, – бесстрастно зачитывал приговор судья в черной судейской мантии.

– Не-е-ет! – душераздирающий крик Анечки Суглобовой разорвал мертвенную тишину судебного присутствия…»

Они приехали в Семиреченск вечером. Тетки Клавы, разумеется, дома не было – она все еще находилась в больнице. И у Достоевского от дурного предчувствия кольнуло сердце. Он машинально сжал ладонь Сугробовой, которую вел за руку. Она тихо застонала и негромко произнесла:

– Мне больно, Илья.

– Ой, извини! – он разжал руку. – Просто у тетки свет не горит. Боюсь, что эта сволочь не соврал, когда звонил.

– А как же мы в дом попадем?

– У меня ключ есть, не волнуйся. Когда дядь Миша замок менял, сразу для меня ключ резервировал.

Они вошли в квартиру, зажгли свет, прошлись по комнатам – в помещении явно никого не было уже минимум несколько дней, о чем свидетельствовала пыль в разных местах, а в углу появилась даже паутина.

– Я думала, у твоей тети отдельный дом.

– Когда-то был дом, потом город стал расширяться, дом сломали, дали квартиру недалеко от того места… Послушай, Аня. Ты здесь пока располагайся, а я на почту сбегаю, может быть, там что-то знают, а на обратном пути в магазин зайду – холодильник-то пуст.

– Хорошо, только не долго, а то мне страшно.

Достоевский улыбнулся, подошел к Сугробовой, поцеловал ее в губы.

– Здесь-то тебе чего бояться?

– Ну да! А вдруг этот