Хотя я и злилась. Самую капельку.

В перерывах между практиками и моими вечерними бдениями мы с Жеромом учились играть в карты без особых, впрочем, изменений. Точнее, училась я, а он наблюдал за моими учениями с терпением иньфайского монаха, которому досталось наказание за жестокие грехи всех прошлых жизней разом.

– Мне нужно съездить в Равьенн, – заявила я, когда закончилась очередная разгромная партия. Горстка пуговиц перед ним уже напоминала победную горку, мои жалкие остатки можно было уложить в пирамидку Фрая. Если аккуратно.

От неожиданности камердинер даже карты отложил.

– Зачем?

Пальцы сжались на краю стола с отчаянной силой.

– Я обещала одной маленькой девочке.

Он едва уловимо приподнял брови. Во взгляде мелькнуло удивление, но улыбнулся Жером тепло.

– Думаю, это можно устроить. Завтра мы отправимся к морю, а послезавтра – в Равьенн.

– Буду очень благодарна, если Анри об этом не узнает.

Глаза сверкнули из-под сошедшихся на переносице бровей.

– Почему?

Не хочу, чтобы близость перешла от магии к сердцу. Не хочу, чтобы золото узоров проросло внутрь и вручило ему власть надо мной. Не хочу, потому что теперь мы далеки друг от друга как никогда. Он работает на Комитет, я – на службу безопасности Энгерии. Он ненавидит Симона и желает отомстить за погибших, а я хочу защитить тех, у кого жизнь только начинается. А еще он произнес слишком опасные слова: «Я боюсь за тебя». И можно сколько угодно убеждать себя в том, что они ничего не меняют.

Для меня это слишком важно. Непростительно.

Воскрешать чувства к Анри – страшная глупость. Потому что они начнут спотыкаться и тянуть из меня силы, как неправильно поднятые куклы.

Но страшнее всего, если эти слова тоже окажутся ложью.

Не знаю почему. Не знаю зачем. И не уверена, что хочу знать.

– Потому что я хотела бы рассказать ему обо всем сама. Но не сразу.

А вот ответ был правильным: Жером сразу расслабился. Вернулись улыбка и мельтешение пальцев, меж которых с былой легкостью заскользили карты.

– Похвально. Но у меня есть к вам предложение.

Вот тут я поняла, что расслабляться рано. По крайней мере, мне.

– Мы продолжим играть, – сообщил камердинер, ухмыляясь так довольно, словно сделал Мэри предложение, и она согласилась. – Если число ваших побед до возвращения графа перевесит число моих, я ничего ему не скажу.

От неожиданности лишилась дара речи. Что ни говори, а камердинеры от графов недалеко падают.

– А если мы поступим иначе? Например, я попрошу Мэри сопровождать меня на развалины? – заметила совершенно невинно, чуть подалась вперед. – В дороге мне вполне может потребоваться помощь камеристки.

Веером мелькнули рубашки, несколько карт взлетели вверх, неудачно сорвавшись с пальцев. Впрочем, Жером их мгновенно поймал и вернул в колоду.

– Нет, – сурово заметил он, – только на моих условиях.

– Вам не кажется, что это шантаж?

Камердинер пожал плечами и протянул мне колоду:

– Снимайте.

Я вздохнула. И сняла.

Как спросить о том, что не дает мне покоя? Всего четыре дня прошло, но я засыпаю с мыслями об Анри и с ними же просыпаюсь. Когда Эльгер заявился в Лавуа, до меня доносились отголоски чувств мужа – потаенная ярость, угрожающе ворчащая, как хищник перед прыжком. Холод ненависти и пепел бессильного гнева, но сейчас не осталось даже их. Словно его душу затянуло глухой пеленой пустоты.

– Что-то еще? – Жером внимательно смотрел на меня.

– Нет. Ничего, – пробормотала, опомнившись, и взяла карты.

После очередной проигранной партии и ужина, проведенного в раздумьях, пригласила Мэри к себе совсем не с той целью, с которой обычно приглашают камеристок. Просто пришла пора наведаться в кабинет Анри. По-хорошему, все было готово еще позавчера: устройство замка, отпечаток, который придется накинуть поверх плетения, и последовательность действий при работе с сигнальными артефактами я теперь спросонья воспроизведу. Самая большая пакость заключалась во мне самой, и проявлялась она тонким ледяным шлейфом сомнений, скользящим по рукам и ногам. Пластину и драгоценности от Фрая я сразу затолкала подальше, в самый дальний ящик в гардеробной: верну ему лично на Зимнем балу. Но даже тому, что собиралась сделать сейчас, противилось все мое существо.

– Сможешь отвлечь Жерома? – спросила, когда Мэри прошла в комнату.

Она заморгала растерянно, сцепила руки на платье.

– Не понимаю, о чем вы, миледи.

– Ты все прекрасно понимаешь, – хмыкнула я, прикидывая, как буду смотреться в доме с зеркальцем в руке, если меня кто-нибудь застукает. Ладно, не страшно – в крайнем случае меня обвинят еще и в бесконечном самолюбовании, что неплохо вяжется с количеством нарядов и украшений. А вот внезапно возникший рядом с кабинетом Жером, которому вздумалось что-то взять со стола Анри, это уже катастрофа. Поэтому помощь Мэри придется как нельзя кстати.

– Вы снова хотите сбежать, миледи?

У, предательница! По лицу и шее камеристки расползались красные пятна, выдавая сильное волнение. А сжатые пальцы – внутреннюю борьбу, где в неравной схватке сошлись долг и преданность мне, и еще одно чувство. Чувство, которое кружит голову и превращает ее владелицу в нечто среднее между сладким желе и женщиной, готовой слепо следовать зову сердца, невзирая на здравый смысл и обстоятельства. Знаю-знаю. Сама такая была.

– Нет. Мне нужно попасть в кабинет мужа, и нужно, чтобы Жером даже случайно об этом не узнал.

Глаза у Мэри стали огромными.

– В кабинет графа, миледи? Но зачем?

– Думаю, у графа есть кто-то на стороне.

Мэри тут же подобралась и стала похожа на нахохлившегося воробья. Даже волосы пригладила и молча кивнула: «Говорите, что делать». Попробовавшую было пискнуть совесть я придавила каблуком и сверху еще набросила шаль, чтобы наверняка задохнулась. Образно говоря, даже не солгала ни капельки: изначально я хотела попасть в кабинет ради графини д’Ортен. Теперь я знала, что она не просто имеет непосредственное отношение к Лиге, а еще и входит в Совет. Кто в него входит, помимо Евгении, еще только предстоит выяснить.

А заодно разобраться с тем, что мешает мне просто прикрепить пластину лорда Фрая на стену и слушать разговоры Анри. Я надеялась снова увидеть клятую шахматную доску с документами так же сильно, как и боялась этого.

Тишина стояла такая, что даже если волос уронить на пол – и то будет слышно. Что уж говорить о моих шагах, которые напоминали удары молота по наковальне. В столь поздний час встретить кого бы то ни было в этой части дома может «повезти» разве что благодаря несчастливой случайности. Пламя лампы плясало в такт ходьбе, тени прыгали вместе с ним по ковровой дорожке. Несмотря на то что Мэри согласилась помочь, холодный пот все равно струйками сбегал по спине. Волосы тоже взмокли так, что мало не покажется, голова казалась тяжелой, словно чугунный котел с загустевшим варевом. Помимо прочих приятных ощущений, я чувствовала себя на редкость по-идиотски с зеркальцем в дрожащей руке.