Так Марк Жабский попал в секту неообновленцев. Собирались в каком-то старом бревенчатом доме на окраине Коломны. Комната была явно мала для подобных сборищ. И когда речь зашла о том, что пора бы Марку совершить обряд крещения, тот предложил отцу Серафиму совершить это действо в Краеведческом музее. Вернее, в бывшей церкви Архангела Михаила, отданной советскими властями под музей. Место это было намоленное, хоть и осквернено ныне. Но всё же музей — это не склад и тем более не конюшня!

Каким-то образом властям стало известно о сборищах сектантов в помещении Краеведческого музея. В память о Сталене Иосифовиче Жабском скандал замяли, но Марка выгнали с работы и больше нигде не хотели принимать. Под «нигде» следует понимать библиотеки, музеи, дворцы и дома культуры, школы и институты. Двери отделов кадров заводов и фабрик были открыты для всех, но Марк Жабский ничего не умел и не хотел делать своими короткими пухлыми, как у ребёнка, руками. Он никогда в жизни не поднимал ничего тяжелее авторучки. Всесильного папы рядом больше не было, а мать, узнав о позоре сына, слегла с инсультом и через несколько дней воссоединилась с мужем в общей могиле.

Так как скандал замяли, увольнялся Марк Жабский «по собственному желанию». Отработал положенный по закону срок, сдал дела новому директору и освободил кабинет от личных вещей. А через пару недель один из краеведов по привычке пришёл в музей, чтобы поработать с архивом. И тут выяснилось, что все папки исчезли! Новый директор только разводил руками — он принимал вещи по описи, архив же ни в каких официальных бумагах не числился. Доказать вину Марка было невозможно, а сам он, конечно, признаваться в краже не собирался.

Безуспешно помыкавшись в поисках непыльной работы, Жабский ещё больше озлобился на весь белый свет. Особенную ненависть у него теперь вызывали коммунисты и советская власть. И он обратился за помощью к их естественному, как ему казалось, врагу — Русской православной церкви. Марк покаялся, заново крестился и начал работать ночным сторожем в Тихвинском соборе. Первое время ему было на новой работе не по себе и даже страшно, вспоминался жуткий Вий из повести Гоголя. Но вскоре Марк привык к одиночеству, потрескиванию свечного огня перед иконами и душному запаху ладана. Чтение книг нагоняло на него сон, и тогда Марк попробовал писать сам. Начал он со стихов, так как поиск рифм и математический подсчёт слогов в строках прогоняли сонливость и ускоряли время. Долгие ранее ночи теперь пролетали незаметно.

Однако городские газеты почему-то не желали печатать на своих страницах поэтические шедевры Марка Жабского. «Это поганые коммуняки мстят мне!» — решил он и послал свои стихи в московские журналы. Но и те отделались вежливо-издевательскими отписками в стиле «пиши ещё».

Между тем семья Жабских стремительно нищала. Заработок Марка был чисто символическим, зарплата жены-учительницы не могла покрыть всех расходов — дочь Снежана росла, и ей постоянно требовались новые обувь и одежда.

И тогда Марк перешёл на прозу. То, что он считал местью городу, вдруг стало источником дохода. В коломенских газетах появились статьи некоего нового краеведа по имени Роман Всеславный об истории и тайнах Коломны. Вскоре обнаружилось, что Марк Жабский и Роман Всеславный — один человек. Вновь всплыла и стала активно муссироваться история пропавшего из Краеведческого музея архива, но доказать ничего было нельзя, тем более, что были ещё живы и оставались во власти друзья и соратники Сталена Жабского, жёстко пресекавшие любые «инсинуации» в адрес его сына. Гонорары несколько облегчили материальное положение Жабских, но кардинально ничего не изменили. Сонечке пришлось подрабатывать репетитором.

Развал СССР и запрет КПСС привели к резкому взлёту влияния Русской православной церкви. Государственная поддержка на самом высоком уровне и массы уверовавших и воцерковленных ощутимо повысили церковные доходы. Марку предложили «на общественных началах» возглавить отдел церковного краеведения и беллетристики в новой православной газете «Благо». Тот, подумав, согласился. Правда, оказалось, что других сотрудников в этом отделе нет, и вряд ли они в ближайшее время появятся. Марку пришлось самому под разными псевдонимами заполнять свой раздел газеты материалами. Это отнимало массу времени и сил. Пришлось уйти из сторожей и довольствоваться одними гонорарами.

Зато Марк обзавёлся новым социальным статусом и вскоре получил ещё более важный бонус — заказ на написание статей и книг о коломенских православных храмах и монастырях. Причём, ему даже не надо было искать материалы — церковные архивы сами предоставили их в необходимых объёмах. Этот лакомый кусок не только материально обеспечил на несколько лет семью Жабских, но и имел важные последствия как для самого Марка, так и для Коломны — Роман Всеславный стал обязательным гостем всех культурных мероприятий города. Без тени сомнения он всегда садился в первом ряду, предназначенном для VIP-персон. Сначала ни у кого не хватило духа согнать наглеца с престижного места, а потом уже подобное поведение Марка стало восприниматься как должное. Роман Всеславный стал активно выступать на всех городских мероприятиях, и вскоре его представляли публике не иначе как «известного коломенского историка, литератора и краеведа».

На одном из таких мероприятий и произошло знакомство Романа Всеславного с Эдгаром Мыльниковым. Как это ни удивительно, но обычно нелюдимый Марк быстро сошёлся и даже, можно сказать, подружился с Эдгаром. У них были общая любовь (графомания) и общая беда — их «нетленки» не желали печатать толстые московские журналы. Кстати, вскоре выяснилось, что подобная проблема в полный рост стоит и перед многими другими коломенскими поэтами и прозаиками.

В ходе нескольких жарких дискуссий были выделены две основные причины подобного положения: субъективная и объективная. Первую — собственное литературное бессилие — Марк с Эдгаром отвергли сразу, хоть и не исключили её для прочих коломенских литераторов. А вот вторая стояла перед ними несокрушимой стеной.

Ещё в советские времена главные редакторы «толстяков» нашли выход, чтобы без очереди проталкивать свои рукописи в печать. Они использовали знаменитый принцип «ты — мне, я — тебе». То бишь «журнал А» публиковал стихи главного редактора «журнала Б», а «журнал Б» в свою очередь печатал повесть главного редактора «журнала А». А так как главными редакторами советских «толстяков» были, как правило, знаменитые писатели, то в выигрыше оказались все: и авторы и читатели.

Но сейчас, когда ликвидированы всяческие ограничения, в том числе и нравственные, главные редакторы без малейшего стеснения печатают свои «нетленки» как в собственных журналах, так и во всех прочих, продолжая активно