— Я мог бы поступить в университет…

Тетя медленно покивала, как будто впервые задумавшись над такой возможностью.

— И на какую же специальность?

Кирилл сглотнул. На самом деле он хотел бы посвятить себя музыке, но тетя никогда не позволит ему заниматься музыкой профессионально. Музыку придется оставить для досуга. Но против ботаники-то она не должна возражать, ведь это значит, что он пойдет по стопам дяди Джереми.

— Я мог бы изучать ботанику, тетя Анна. Как дядя Джереми.

— А… — Она отвернулась. — Как твой дядя. — Она снова посмотрела на него и заговорила таким печальным голосом, будто он разочаровал ее: — Я удивлена, Кирилл, что ты лелеешь подобные мысли, хотя и знаешь, что тебе придется зарабатывать себе на жизнь. Что даст тебе ученая степень? Работа в банке как нельзя лучше подходит тебе, и если ты трезво все взвесишь, то согласишься со мной. Пойти в университет, чтобы изучать какую-либо дисциплину только потому, что она тебя интересует, значило бы поступить как избалованный ребенок, кое-кто сказал бы даже — как законченный эгоист.

Кирилл знал, что эгоизм — один из его недостатков. Другой — астма. К тому же он склонен к мечтательности, а мечтательность порождает глупые фантазии — об учебе в сиднейской консерватории, например, или в университете. Тетя Анна говорила, что если он будет потакать своим фантазиям, то когда-нибудь его слабости возьмут над ним верх. Так случилось с его матерью: незадолго до смерти она помешалась, и ее поместили в психиатрическую больницу.

На Кирилла снова напало удушье: уж лучше работать в банке, чем сидеть в сумасшедшем доме. Нужно постараться, чтобы с ним ничего подобного не произошло. «Нельзя давать себе поблажек, — предупреждала тетя Анна. — Только так та сможешь выполнить свой долг, сохранить достоинство и не подвести других. У тебя это в крови, Кирилл, но ты должен бороться со своими слабостями. Единственное средство — самодисциплина».

Тем не менее иногда можно было обмануть людей, так что они думали, будто ты держишь себя в ежовых рукавицах, тогда как на самом деле вовсю предаешься слабостям. Кирилл знал, что так дело обстоит с его занятиями музыкой. Его хвалили за усердие; в действительности же за фортепиано он начисто забывал о таких вещах, как долг и дисциплина, и полностью растворялся в музыке. И все же его учительница мисс Милн считала, что он слишком сдержан. «Расслабься, Кирилл! — понукала она. — Ты должен дать волю своим чувствам. Ты это можешь, не бойся».

Но у него были все основания бояться: всего лишь пару недель назад он воочию увидел, что может случиться, если он даст волю чувствам. Это произошло, когда мисс Милн повела часть учеников на концерт симфонического оркестра «Эй-Би-Си» из Сиднея.

Такой музыки он еще не слыхивал: в тот вечер исполняли произведения современных композиторов — Артура Бенджамина и Альфреда Хилла. Эта музыка звучала настолько непривычно, что поначалу Кирилл растерялся. А потом его захлестнул пьянящий восторг. Это было как откровение — оказывается, можно сочинять и играть такую музыку!

Солистом-скрипачом была женщина с такими же рыжими волосами, как у него самого.

— Эй, Трулав! — прошипел Джим Уилсон, сидевший через два сиденья от Кирилла. — Скрипачка тебе часом не родственница?

Все, что он испытывал до сих пор, не шло ни в какое сравнение со шквалом переживаний, обрушившихся на него во время игры рыжеволосой скрипачки. Он закрыл глаза и отдался на волю звуков, которые лились, перекатываясь через него, и уплывали вдаль. Звуки были чистыми эмоциями — печалью, любовью, горем, счастьем, — и они потрясали и переполняли его. Он разрывался между чувством утраты — смерти дяди и отца — и радостью оттого, что теперь он понимал, что значит быть живым.

Когда музыка отзвучала, в аплодисментах публики слышалось больше озадаченности, чем восхищения, но рыжеволосая скрипачка как будто не замечала этого. Она неподвижно стояла одна посреди сцены, склонив голову с ореолом волос, словно охваченных пламенем, и Кирилл знал, что ее душа тоже воспарила в иные миры. Сам он не аплодировал вовсе — музыка была выше этого, — но как только вышел на улицу, его восторг выплеснулся наружу.

— Да! — восклицал он, размахивая руками. — Да!

Нет ничего невозможного. И как только он не понимал этого раньше!

— Ого, Кирилл! — засмеялась мисс Милн. — Надо понимать, концерт тебе понравился.

— Это было волшебство! — Никогда Кирилл не чувствовал себя таким счастливым, таким свободным. Подпрыгнув, он ухватился обеими руками за фонарный столб и закружился вокруг него. — Я свободен! Мы все свободны!

Это была правда. Он отбросил все обычные страхи и заботы. Больше не было ничего невозможного, он мог делать что угодно. Он знал, что хотя и хорошо играет на фортепиано и со временем может научиться играть еще лучше, ему никогда не сравниться с рыжеволосой скрипачкой. Но это было неважно, потому что на самом деле он хотел не исполнять, а сочинять музыку. Он уже писал пьесы. Мисс Милн была единственным человеком, которому он показывал их, и она сказала, что у него явные способности и что ему стоит продолжать занятия музыкой — даже поступить в сиднейскую консерваторию. Так ему и следует сделать — у Кирилла отпали все сомнения в этом. Изучать ботанику в университете тоже было бы очень интересно, но его истинная любовь — это музыка, и именно ей он должен посвятить свою жизнь. Единственная проблема была в том, что он никогда не пытался объяснить тете свои чувства, но как только он сделает это, как только она поймет, что для него значит музыка, все тотчас изменится.

— Свободен! — закричал Кирилл.

— Да ты пьян, приятель! — добродушно отозвался какой-то прохожий.

— Пьян от музыки! — ответил Кирилл и, закинув голову, испустил индейский боевой клич.

Когда он умолк, Джим Уилсон заявил:

— Ты чокнутый, Трулав. — В его голосе звучало отвращение. Он засунул руки в карманы брюк. — Полный псих. Я всегда это подозревал. Когда-нибудь тебя упекут в дурдом, и ты уже никогда оттуда не выйдешь. — Он резко развернулся и ушел.

Публика, бывшая на концерте, уже вышла на улицу, и люди оборачивались, глазели на Кирилла, шушукались. «Как не стыдно!» Подошла мисс Милн.

— Пойдем, Кирилл, — тихо проговорила она. — Концерт закончился, нам пора домой. — Она потрясла его за плечо, но ноги у него сделались как ватные, так что ему волей-неволей пришлось повиснуть на ней. Она потащила его прочь. — Ничего, Кирилл, идем.

Джим Уилсон считает его сумасшедшим, да и все они тоже. Того, кто на глазах у всех начинает бредить и буйствовать, одевают в смирительную рубашку и сажают в психиатрическую больницу. К тому времени как они добрались до перекрестка, Кирилл уже задыхался и трясся всем телом.

— Ты болен, Кирилл! У тебя температура? — забеспокоилась мисс Милн.

Он едва успел отшатнуться от нее к канаве, прежде чем его вырвало.

Мисс Милн отвезла его на такси домой, и четыре дня он пролежал в постели — якобы с гриппом и желудочным расстройством. На пятый день он встал, чувствуя себя слабым и разбитым. За чаем тетя Анна заговорила о рецензии, напечатанной в «Брисбенском вестнике».