Все запреты, вынесенные мной из детства в южном Лондоне вместе с воспоминаниями о сером дожде. Все это я выбросил в начале бульвара Лорел-Каньон. Их место занял вид на курящуюся равнину, который открывается с вершины горы Лукаут. Душа моя приняла в себя полуголых девушек, луговую траву, бревенчатые домишки в конце проселков – жилища, где каждый тебе рад. Для бледнокожего англичанина это было экзотикой – эвкалиптовые ветрозащитные полосы, жара, «Сельская лавка», еженощные джем-сейшны у кого-нибудь дома, гулянки до рассвета, ночи, пропахшие акацией и жасмином. Так и должны жить люди: делиться всем, что у них есть, любить друг друга, общими усилиями создавать жизненный уклад, лучший, чем у прежних поколений с их войнами и рабской зависимостью от заработка. Мне он оказался близок и удобен, как будто я уже жил так в каком-то былом существовании, в деревне, затаившейся в недрах огромного города, в пограничном форте, вокруг которого ночами ухают совы и воют койоты, зато доехать от него до «Виски-э-Гоу-Гоу» можно всего за пятнадцать минут, а в «Трубадуре» у тебя скидка.

– Честное слово, мне показалось, что я уже бывал здесь. Все внове – и так знакомо.

– Послушать тебя, Фред, так ты жил в раю.

– По-моему, это он и был.

– А как звали ее?

– До Лори у меня были в Каньоне две девушки. Кэти и Рома. Не одновременно.

– Хороший мальчик. И чем ты зарабатывал на жизнь?

– Чем придется. Красил дома, плотничал. Аккомпанировал. Наделал кучу долгов. Одно время был должен Питу тридцать пять тысяч.

– Черт, я таких денег в жизни не видела.

– Я тоже. В чем и состояла проблема.

– А он не возражал?

– И глазом ни разу не моргнул. Так уж мы тогда жили. Он записал со своей прежней группой большой альбом, так что деньги у него водились. И верил, что долг я верну.

– Ты вернул?

– Со временем. Впрочем, процентов он не взял.

– Мне этот Пит нравится.

– Ну так поедем, познакомишься с ним.

Вечером мы ехали в открытом «Форде», играло радио. По какой-то причине мне хотелось, чтобы Каньон произвел впечатление на Аню. Чтобы он ей понравился и даже чтобы она задним числом разделила со мной счастье, которое я здесь узнал. Я говорил не умолкая, рассказывал всякие истории и, может быть, потому прозевал поворот. Пришлось объезжать «Сад Аллаха», место, которое так притягивало звезд старого кино, и одолевать крутые повороты Аппиевой дороги.

– «Сельская лавка», – сообщил я. – Еще один центр притяжения.

– Секса тут было, я так понимаю, выше головы.

– Ну еще бы.

Випа-вэй была когда-то крутой, рискованной тропой с дренажным желобом посередине, а потом кто-то, явно закинувшись «кислотой», придумал спускать по ней летом воду, чтобы со свистом съезжать вниз на автомобильной камере.

– Сколько лет тебе было, Фредди?

– Лет двадцать пять.

– Одиннадцатый номер проехали.

– О, смотри, вот и он. Дом Эви – видишь, внизу.

– Они про нас с тобой не знают?

– Не думаю.

Дорога уперлась в тупик. Большинство домов Каньона были стандартными, но этот мог похвастаться красивым деревянным заборчиком и видом на Керквуд-Боул. Когда мы входили в калитку, я забеспокоился – как-то здешнему народу понравится Аня? Моей прежней жизни предстояло столкнуться с моей же новой. Джефф выглядел неважно – небритый, настороженный; по моим понятиям, назвать его «завязавшим» было никак нельзя. Посреди ужина он куда-то исчез, а вернувшись, минут двадцать безостановочно нахваливал сэндвичи из «Кантерса», убогого круглосуточного магазинчика на Фэрфакс-авеню. Послушав его, вы могли подумать, что упустили одну из величайших радостей жизни, а теперь еще ставите под сомнение все им сказанное, поскольку не летите сломя голову в «Кантерс».

– А какое пастрами, – сказал он. – Вау!

– Вау, – согласились мы.

После того как Аня отказалась спеть, Пит и Робби прониклись к ней недоверием. Сложилась своего рода традиция – если они просят, следует себя показать, однако мне не хотелось торговать Аней вразнос и делать ей рекламу до выхода пластинки. К тому же Ане следовало поберечь голос.

Уехали мы незадолго до полуночи, и, несмотря на обычный разговор, что хорошо бы собрать нашу группу снова, я понимал, что такое маловероятно.

Это разочарование я тут же забыл. Просто жизнь моя изменилась – что тут такого?

Запись шла хорошо, пока мы не добрались до «Я не гибну».

У меня эта вещь числилась одним из возможных завершений альбома, поскольку позволяла закончить его на жизнеутверждающей ноте. Я хотел, чтобы в ней прозвучали ударные, орган и тенор-саксофон. Аня соглашалась только на фортепиано. Ларри Бреккер принял мою сторону, Томми счел, что права Аня, а Джо, ударнику, хотелось лишь одного – поиграть.

Пришлось зайти в кабинку для записи вокала и поговорить с Аней наедине.

– Я вовсе не предлагаю приглушать эмоции, – сказал я. – Мы можем свести разные партии так, что ты и фортепиано все время будете на переднем плане. Но в этой песне столько энергии, жаль ее терять.

Аня стиснула мои запястья и сказала со всей серьезностью:

– Слушай, милый, это моя жизнь. Не просто моя песня, а часть моего опыта, моего пережитого.

– Может, ты просто не можешь абстрагироваться, – сказал я. – Думаю, каждому из нас нужен кто-то посторонний, эмоционально не вовлеченный в наше творчество.

– Так ты считаешь себя эмоционально не вовлеченным, Фредди? – Она повысила голос. – Непричастным к моей жизни, работе, телу, к каждому моему дыханию?

Вплоть до того мгновения наша связь дарила нам лишь пьянящее счастье. Теперь же я понял, как легко эта фантастическая близость, соединение душ и тел, может обернуться совсем другой стороной.

Понял, как глубоко мы проникли в жизни друг друга. И теперь не знал, что сказать. Мы просто смотрели, я на нее, она на меня. В ее глазах я читал гнев, любовь, гордость и отчаяние. Бог весть, что она читала в моих.

– И если ты, не дай бог, не считаешь себя причастным, мой милый, так не приходи ко мне нынче ночью.

В глазах Ани стояли слезы. А затем раздиравшие ее противоречивые чувства пришли, похоже, к некоему согласию. Она привстала на цыпочки и поцеловала меня в губы.

– Будет лучше, если ты окажешься прав, Фредди.

– Так ты мне доверяешь?

– Доверяю. Но будет лучше, если ты окажешься прав.

Согласившись на участие музыкантов, Аня реально позволила им играть. Даже «старый молотобоец» и тот получил шанс, хотя в миксе его партию все равно задвинули на задний план. Стивен сыграл короткое теноровое соло и несколько тактов в последнем куплете, Аня сидела за клавишами, а я счел за лучшее просто-напросто ни во что не соваться. Это были тяжелые часы, музыканты снова и снова меняли аранжировки, но Аня пела превосходно, с уверенностью в себе. Может быть, она думала: «Если ни хрена не получится, свалю все на Фредди».