— Как здорово, Сережа! Вы любите поэзию?

— Очень.

— Странно. Война, санитарный поезд, старший лейтенант милиции и стихи Анны Андреевны… Странно… Сон какой-то. Помните, у Алексея Толстого? Москва. Осень. Желтые листья. Катя и Даша сидят на бульваре…

— Идет Бессонов, — перебил ее Сережа, — он в форме санитара, и Даша вспоминает его стихи.

Эти?

— Да, вы и их знаете?

— Я вообще люблю Ахматову.

— Вот и ошиблись. Это не Ахматова, — печально улыбнулась Марина. — Давным-давно, еще в той жизни, я писала свой реферат и об этих стихах сказала, что поэт неизвестен. У нас спецкурс по Пушкину читал профессор Шамбинаго. Он-то и принес мне это стихотворение полностью. Его написала Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая, жена Алексея Николаевича. Она вообще все стихи писала для его вещей. Помните, в «Декабристах» цыганка Стеша поет «Дороги все разъезжены, все выпито вино…» или «Когда поток с вершины гор, шумя, свергается в долины…»?

— Это все она? — удивился Сергей.

— Да, все она. Наталья Васильевна очень ранимый, талантливый человек, всю свою жизнь посвятившая мужу. О своем же творчестве она забыла. А жаль. Вот послушайте:

Марина читала стихи, а он сидел, весь во власти сказочной силы поэзии. И ему было грустно, и грусть эта с каждой строфой становилась все острее и нестерпимее. Она поднималась в нем горячей волной, и Сергею казалось, что Марина не читает стихи, а поет их.

— Вот такие стихи. — Марина замолчала.

Они долго сидели молча, глядя в окно, за которым темнота постепенно стирала со снега дневной свет. Поезд мчался сквозь нее, и мимо окна пролетали, как звезды, алые искры.

— Нагнала я на вас тоску. — Марина попробовала улыбнуться, но улыбка, так и не родившись, пропала. — Я свет зажгу.

Они опять пили чай. Опять читали стихи. Рассказывали друг другу о себе. Теперь Сергей видел другой Ленинград: промерзшие дома, улицы, засыпанные снегом, ломтики хлеба пополам с отрубями. И большую квартиру на Невском он увидел, и человека со странной фамилией Егулин, выменивающего ценности на продукты. Что он мог рассказать? Почти ничего. Потому что о том, чем занимался Сергей, могут знать только люди, посвященные в их дела. Хвастаться той единственной в жизни неделей войны, за которую получил медаль «За отвагу», глупо. Марина — человек военный, сама увидит. Но ему очень хотелось, чтобы она узнала обо всем этом сама. Узнала и увидела его совсем другими глазами.

Марина посмотрела на часы:

— Мне пора на дежурство, Сережа.

— Уже?

В голосе его послышалось столько сожаления, что она, улыбнувшись, предложила:

— Вы можете мне помочь. Я вас использую как грубую мужскую силу.

Сергей вскочил, он был готов идти куда угодно и делать что угодно, лишь бы побыть с ней хотя бы еще час.

Они миновали вагон-аптеку, перевязочную.

— Пришли. — Марина вынула из шкафа халат. — Накиньте его, Сережа, он, конечно, маловат вам, но это временно. Я принесу минут через десять другой. Пойдемте. — Она открыла дверь, и Белов сразу же почувствовал острый запах лекарств, к которому примешивались еще какие-то неприятные, резкие запахи. По обеим сторонам вагона тянулись в два ряда койки, на них лежали раненые.

— Здравствуйте, мальчики, — сказала Марина.

— Здравствуй, дочка.

— Мариночка…

— Привет.

— Здравия желаем, товарищ младший лейтенант.

— Ах, Марина, ах, Марина, ах, Марина, — пропел чей-то веселый голос.

Они медленно шли вдоль ряда коек, и Марина успевала поправить подушку, вынуть градусник, пожать чью-то руку, кому-то улыбнуться, ответить на шутку.

— Мариночка, товарищ младший лейтенант медицинской службы, — раздался вдруг протяжный, интонационно знакомый Сергею голос, — кого ты к нам привела?

С верхней полки свешивалась рука, вся синяя от татуировок. Чего только не было на ней! Якоря, кресты, могилы. Но Сергею сразу бросилась в глаза знакомая сентенция: «Кто не был — побудет, кто был — не забудет». Он поднял голову и увидел челку, косо лежащую над нагловатыми глазами, ухмылочку и блеск стальных фикс.

— Так кто же будет этот клиент? Новый медбрат?

— Лежите тихо, Свиридов, вы слишком любопытны.

— Студент, — раздался вдруг взволнованный голос, — студент… Сережа…

Белов повернулся к соседней койке — на него глядело удивительно знакомое лицо.

— Не узнаешь? Эх… студент…

Так это же Гончак! Старшина Гончак, с которым они вместе держали оборону под Москвой.

— Гончак! — крикнул Сергей. — Вася…

Он рванул к койке и крепко прижался лицом к колючей щетине старшины. Халат упал с плеч.

— Во! — Вагон оживился. — Кореша встретил, Гончак?

— Земляка!

— Однокашника.

— А я и не знал, — насмешливо проговорил Свиридов за спиной Сергея, — что у тебя, Гончак, среди мусоров дружки водятся. Или он тебя до войны крестил? На пятерку или восьмеричок…

— Молчи ты, пехота морская, — зло ответил старшина, — нас с Сережкой под Москвой немец огнем крестил. Понял?..

— Как же ты, Гончак, а, — голос Белова сорвался, — куда тебя?

Он только теперь различил пергаментно-желтое лицо старшины, увидел, что Гончак, как в кокон, запеленут бинтами.

— Не повезло мне, Сережа, вторую войну без царапины, а тут в Румынии разыскал меня осколок. Разворотило кишки. Не знал уж, буду жить или нет. Да вот видишь, оклемался. Теперь везут меня в солнечный Баку на окончательную поправку.

— Это ничего… Это хорошо, Вася… Главное — жив.

— Точно, Сережа, — волнуясь, ответил старшина, — жив. А не думал ведь. Совсем рядом со мной она стояла, точила косу.

— Кто? — не понял Белов.

— Смерть моя, друг ты мой. Видел ее, безносую, как тебя. Ты о себе расскажи…

— Погоди, Гончак, а где капитан наш?

— Лукин? Светлая голова. Погиб геройски под городом Белгородом.

— Жаль.

— Да, геройский командир был. Ты помнишь, Серега, как мы немца держали? — Голос старшины стал звучным.