Иван Александрович вышел из-за стола, показал рукой на свое место Чернышову: мол, прошу, теперь вы здесь хозяин. Степан Федорович сел на стул Данилова, поправил очки, разложил бланки протокола. Начал заполнять их.

— Так. — Чернышов положил ручку, прислушался.

В коридоре слышался гулкий стук сапог конвойного милиционера и шаркающие шаги задержанного.

— Вроде ведут. — Данилов сел у стола. Он расположился так, чтобы одинаково хорошо видеть Чернышова и арестованного.

Дверь распахнулась, и старший конвоя доложил:

— Задержанный гражданин Кузыма на допрос доставлен.

— Заводи, — приказал Чернышов.

— Только он буйный, товарищ подполковник, — предупредил конвоир, — наручники снимать?

— Как, Степан Федорович? — вопросительно посмотрел Данилов на следователя.

— Снимай, — махнул рукой Чернышов, — сдюжим как-нибудь.

— Вам видней. — Сержант скрылся за дверью.

Кузьма — Бурковский сидел на стуле, потирая запястья, натертые «браслетами». Выглядел он плохо. Небритое отечное лицо, потухшие, ко всему безразличные глаза, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны.

«Странное лицо, — подумал Данилов, — как у злого гнома из сказок Перро. — Он даже вспомнил эту картинку, виденную давным-давно в детстве и потрясшую еще тогда его до глубины души. — Точь-в-точь злой гном».

— Я следователь райпрокуратуры Чернышов, — начал Степан Федорович стандартную фразу, — веду ваше дело. Вы обвиняетесь по статьям 136 и 182 УК РСФСР. Вам разъяснить значение данных параграфов Уголовного кодекса?

Задержанный посмотрел на него так, будто решил прочитать что-то очень интересное, написанное на аккуратном бостоновом пиджаке следователя, потом перевел глаза на Данилова.

— Мент, сука, мусор, — его взгляд ожил, — марафету дай! Слышишь! Дай марафету! Не то ничего не скажу. Понял?

— Тихо, Бурковский, тихо, — Данилов встал, — наркотиков вы не получите…

— Дай… Гад… Марафету… А-а-а!

Задержанный вскочил и бросился на Чернышова. Секундой раньше Данилов перехватил его тонкое запястье и, заворачивая руку, поразился силе этого человека.

В комнату ворвались конвоиры. Снова надели наручники на Бурковского.

— Маленький, а здоровый, — покачал головой, отдуваясь, сержант, — я же вас предупреждал. — Он неодобрительно посмотрел на следователя.

— У наркоманов это бывает, — пояснил Чернышов, — психоз, так сказать, высшая форма физического напряжения. Ну-с, что будем делать, Иван Александрович?

— Я думаю, его надо снова передать врачам. Пусть еще немного подлечат его.

— Не возражаю.

— Уведите задержанного, — приказал Данилов. Он снова сел за стол и поднял трубку телефона: — Лев Самойлович? Данилов приветствует. Да. Да. Пытались мы с товарищем Чернышовым поговорить с вашим подопечным. Да… Да… Буянит… Сколько?.. Еще минимум неделя… Лев Самойлович, я в вашей терминологии аки баран… Да, верю… Верю… Только нужен он нам… Очень нужен… Неужели никак пораньше нельзя?.. Ну, что делать… Вы наука… Вам виднее… Спасибо… Спасибо… Извините, что побеспокоил… Всех благ.

— Я все понял. — Чернышов начал натягивать боты. — Стало быть, через неделю. Вы с этим, ну как его?..

— Чистяковым?

— Именно-с. С ним беседовали? — Он наконец натянул свои «прощай, молодость» и взялся за шарф.

— Пока нет. Хочу сегодня. — Данилов помог ему натянуть боярскую шубу.

— Спасибо. Попробуйте. А я завтра заеду.

Данилов и «полковник»

Он сидел перед ним свободно. Легко так сидел, словно не на допросе, а в гости пришел. И папиросу он держал с каким-то особым изяществом. Ночь в камере совершенно не повлияла на него. Китель без погон был немятый, галифе тоже, сапоги хоть и потускнели, но еще не потеряли блеска.

«Интересный мужик, — отметил Данилов, — такие женщинам нравятся очень. Лицо нервное, тонкое, глаза большие, руки красивые. Чувствуется порода. Интересно, кто его родители были?» Он умышленно затягивал допрос, давая «полковнику» освоиться. По опыту он знал, что таких, как этот задержанный, на испуг не возьмешь. Утром ему позвонил дежурный по КПЗ и растерянно доложил:

— Задержанный из девятой бриться просит.

— Ну и что?

— Что делать?

— Дайте.

— Не положено острое-то. Инструкция.

— Тогда побрейте его.

— Побрить?! — ошарашенно спросил дежурный.

— Именно.

— Слушаюсь.

Да. Если «полковник» попросил побриться, значит, арест не сломал его. Мало кто из их «клиентов» требует бритву по утрам. Обычно люди, попав в камеру, ломаются внутренне и опускаются внешне. Этот, видать, крепкий. Зарядку сделал, по пояс водой холодной обтерся.

— Ну, с чего начнем? — задал первый вопрос Данилов.

— Я не знаю, — спокойно ответил «полковник», — вам виднее.

— Фамилия?

— Алтунин.

— Имя?

— Вадим Гаврилович.

— Год рождения?

— Десятый.

— Это ваши документы? — Данилов достал диплом и летную книжку.

— Мои.

— Судя по ним, вы профессиональный летчик.

— Да, в 1928 году я поступил в Ейскую авиашколу и в тридцатом окончил ее.

— Кто ваши родители?

— Не знаю.

— То есть?

— Помню отца и мать очень смутно. Помню, что жил в Москве, где-то на Арбате. Потом поезд. Тиф. Меня воспитывал совершенно чужой человек.

— Кто?

— Это важно?

— Конечно.

— Он умер, когда я поступил в авиашколу. Фамилия его Забелин. Он был одним из первых русских летчиков.

— Как вы попали к нему?

— Он никогда не рассказывал. Просто я очнулся в Мариуполе, в тихом беленьком доме на берегу моря. Так началась моя вторая жизнь.

— А потом сколько у вас их было?

— Две, подполковник, всего две. Одна — жизнь летчика Алтунина, другая — «полковника» Чистякова. Вы не поверите, а я рад, что попал к вам. Теперь, если удастся, я начну еще одну жизнь, надеюсь, она будет счастливее предыдущих, правда, намного короче.

— Почему вы так считаете? Кстати, ваше последнее воинское звание?

— Это записано в летной книжке.