– Отвлекают? – понимающе кивнул Муравьев и, дождавшись ответного кивка, сказал: – Ворота пока открытыми будем держать и с кронверка вас прикроем.

Капитан Муравьев, отдав честь младшему по званию, поспешил обратно. Его дело – крепость сберечь, а Сумарокову – своих товарищей встретить и помочь.

Уцелевшие «белозерцы» (а вместе с ними и их подполковник) все-таки успели прорваться к мосту. Взвод прикрытия продержался почти полчаса, но из тех, кто там оставался, не уцелел никто.

Сумароков очнулся от резкого запаха нюхательной соли, которую ему поднесли к самому носу. Услышал голос:

– Ишь, мальчишка совсем.

Сумароков не сразу разобрался, где же он находится. То, что не в тюрьме – это точно. Судя по широким окнам – в каком-то присутственном месте. Возможно, в Главном штабе. Или – на штаб-квартире. Кто его знает. Не того он был полета птицей, чтобы по штабам ходить.

Запекшаяся кровь залила глаза, смотреть трудно. Когда проморгался, удалось разглядеть длинный стол, за которым сидело два человека. Еще один расхаживал из угла в угол. Из сидящих узнал одного – полковника Генерального штаба князя Трубецкого. Князь раза два приезжал в их саперную школу. Правда, сейчас полковник – с эполетами генерал-лейтенанта. Второй – сухопарый, в гражданском платье, незнаком. Ну, а третий, расхаживающий – командир гвардейской пехоты, генерал от инфантерии Бистром Карл Иванович был личностью известной.

– Скажите, штабс-капитан, что такое вы затеяли? – поинтересовался статский.

– Михал Михалыч, – отмахнулся Бистром. – Чего ж тут спрашивать-то? Цель понятна: помочь мятежнику Муравьеву удержать крепость.

«Михал Михалыч, – пронеслось в голове у Сумарокова. – Стало быть, Сперанский!»

– Ну, мне интересно услышать из первых уст, – строго посмотрел Михал Михалыч на генерала, отчего тот несколько смешался.

«Дела! Генерал Бистром тушуется перед штафиркой?!» – подумал Сумароков, а вслух сказал:

– Вы бы, сударь, вначале представились. Почему я должен отвечать первому встречному?

– Извольте, – охотно откликнулся статский. – Член Временного Правительства. Председатель Правительственного Сената Сперанский. Можете называть просто – Михаил Михайлович.

– Насколько я помню, главой Правительственного Сената является князь Голицын, – усмехнулся штабс-капитан, превозмогая головную боль. – Сенаторов император утверждает.

– Это, молодой человек, мелочи. Название. Главное то, что я – законный глава, скажем так, законодательной власти. Вы, разумеется, не велика птица, чтобы я тут перед вами распинался, но замечу, что иностранные государства уже готовы признать законность Временного Правительства.

– Ну, еще бы да не признали, – согласился штабс-капитан. – И Франция радехонька, а уж про Англичан – так и вообще молчу. Только вот скажите, господа… генералы, за что же вы с Россией-то так?

– Я за Россию воевал еще тогда, когда ты под стол пешком ходил! – вспылил Бистром. – У меня ран на теле больше, чем у тебя… естественных отверстий. Мальчишка!

– А теперь, стало быть, можно ее и под нож пускать. А раны-то как, не беспокоят? Или – вы ранами своими… естественными свое предательство окупили?

– Дерзкий сопляк-то, однако, – усмехнулся Трубецкой.

– Было у кого учиться, – вздохнул Бистром, делая вид, что хамство штабс-капитана его нисколько не задело. – Начальник-то у тебя Клеопин?

– Его Высокоблагородие полковник лейб-гвардии финляндского полка господин Клеопин! – с гордостью сказал Сумароков.

– Наслышаны, – кивнул Сперанский. – Командующий русской Вандеей! Он же, Карл Иванович, у вас служил?

– У меня, – кивнул Бистром. – Клеопин на площади начал речи крамольные говорить, я его арестовать приказал. А когда в крепости сидел, то прапорщика-допросчика до белого каления довел, так тот на него с саблей кинулся. Я Клеопина приказал выпустить – на свою голову. Надо было расстрелять, не было бы и Вандеи доморощенной. Пожалел. Клеопин – из кавказских егерей, в лейб-гвардию за храбрость переведен.

– Ну, что уж теперь жалеть, – резонно заметил Трубецкой. – Вас, штабс-капитан, как зовут?

– Николай Степанович Сумароков, – отозвался тот и на всякий случай добавил: – Поэту Сумарокову не родственник.

– И сколько ж лет-то вам будет, Николай Степанович? – поинтересовался Трубецкой. – Двадцать, двадцать один?

– Осьмнадцать, – ответил Сумароков, надбавив два месяца.

– Вона! – удивился Трубецкой. – Я в этом возрасте еще в прапорщиках ходил. Быстренько вас. Верно, выпускались подпрапорщиком?

– Не успел, – признался Николай. – Был юнкером, а тут мятеж. Меня государь император сразу поручиком пожаловал. Штабс-капитана недавно получил.

– Уж не за разгром ли отряда господина Каховского? – спросил Бистром.

– Генерал-майора Каховского, – уточнил Сперанский.

Карл Иванович умышленно не назвал Каховского генералом. Он в свое время был против того, чтобы отставному поручику было присвоено звание полковника, а затем и генерал-майора. Впрочем, сам Бистром не стал отказываться от звания генерала от инфантерии.

– Ладно, господа, – вмешался князь Трубецкой. – Что тут говорить? Господин Сумароков – наш враг, здесь все понятно. Непонятна мне только цель вашего демарша. Вы посылаете обоз в Петропавловскую крепость – это понятно. Прошли через весь Петербург, не прячась. Умно. А вот зачем понадобился дурацкий прорыв к Генеральному штабу?

– А вы сами-то как считаете?

– Ну, как штабист, – медленно, взвешивая каждое слово, ответил князь, – и как начальник Генерального штаба считаю, что ваш рейд имел целью отвлечь наше внимание. И мы, откровенно говоря, беспокоились – а не будет ли атаки более крупных сил? Согласитесь, штабс-капитан, с вашей горсткой затевать атаку на укрепления – безумие.

– Значит, всё-таки получилось, – улыбнулся Сумароков.

– То есть главным было проведение обоза с продовольствием для мятежников? – хмыкнул Трубецкой и посмотрел на Бистрома: – А вы, Карл Иванович, войска от крепости приказали отвести…

Бистром только развел руками:

– Мои лазутчики сообщали, что «вандейцы» собираются освободить Санкт-Петербург. А тут…

– Кто разрабатывал операцию? Клеопин? – поинтересовался Трубецкой. – Талантлив, чертяка!

– Так точно, – сообщил Сумароков, гордясь командиром. – Николай Александрович сказал, что если нельзя сохранить чего-то в тайне, надобно об этом побольше шуметь, чтобы в общем шуме тайну сокрыть…

(На самом-то деле ничего подобного не было. Конечно, предполагали, что в Тихвине есть и глаза и уши «республиканцев», но распускать какие-то слухи было просто некогда! Стало быть, лазутчики сами додумали…)

– Что же, пожертвовав малым, добились большего. Хорошего вы офицера воспитали, Карл Иванович, – сказал Трубецкой. Не то – похвалил, не то – выговорил.