– Владыка, – вновь обратился Клеопин к настоятелю. – Ежели помните, то эти солдаты вам жизнью обязаны. Ну-с, а теперь, – перевел он взгляд на солдат, – желающие идти на Кавказ – выйти из строя…

Когда солдат увели, настал черед и для офицеров. На сей раз строй был гораздо меньше, но все-таки насчитывал десятка два человек.

Клеопин прошелся вдоль строя, рассматривая стоявших перед ним:

– В списке, полученном мною, есть имена тех, коих по приказу императора следует казнить на месте без суда и следствия. К счастью, господа Каховский и Бестужев-Рюмин погибли, а господин Муравьев-Апостол – Сергей Иванович, бывший подполковник, сам покончил с собой. Но наличествует, во-первых, бывший капитан Еланин…

– Ник, а командовать расстрелом вы сами будете? – насмешливо спросил Еланин, выходя из строя.

– Нет, – спокойно ответил Клеопин. – Есть фельдфебель, есть расстрельная команда. Они это лучше меня сделают.

– Ах, так вам противно руки марать, господин полковник?

– Павел Николаевич, Павел Николаевич, – покачал головой полковник. – Вы так ничего и не поняли. Не обижайтесь, но… Знаете, я уже много раз представлял нашу встречу. Думал, вот сойдемся на поле боя, возьму я старого друга в плен, да и отпущу его на все четыре стороны, а он и раскается.

– И что изменилось?

– Сейчас поясню, – пообещал Клеопин. – Только еще одну персону назову.

Строй офицеров напрягся, как струна. Все же никому не хотелось, чтобы его имя было названо. Полковник между тем продолжил:

– Вторая персона – бывший прапорщик Преображенского полка Рогозин.

– Почему я? – спал с лица прапорщик.

– Прошу вас, выйдите из строя, – попросил Клеопин, не повышая голос.

Юный прапорщик уперся плечами в стоящих рядом с ним офицеров, но был выдернут поморами и поставлен вперед.

– Итак, – продолжил полковник, наклонив голову. – Оный прапорщик объявлен вне закона за то, что в ночь с четырнадцатое на пятнадцатое декабря приказал солдатам Преображенского полка добивать раненых. Владыка, если вам не трудно, подержите, – передал полковник настоятелю свою папку, а сам, подойдя к капитану и прапорщику, сказал: – Волею государя мне назначено совершить обряд гражданской казни.

Николай, вытащив тесак (так и не обзавелся саблей!) и ловко орудуя массивным лезвием, срезал эполеты у Еланина, затем – у Рогозина. Вкладывая оружие в ножны, виновато сказал:

– Положено бы еще и шпагу над головой сломать, но уж, не обессудьте, не будем.

– Что ж так, господин палач? – нарочито весело спросил Еланин, хотя из глаз выступили слёзы. – Обряд казни нарушаете, ай-ай-ай…

– Не паясничайте, капитан… Виноват, бывший капитан, – хмуро ответил Клеопин. – Незачем оружие ломать. Шпаги ваши нам пригодятся.

– Да я разве в этом виноват? – взвился прапорщик. – Эту команду нам командир полка, полковник Шипов дал. Может, мы им смерть облегчили?

– Не волнуйтесь, прапорщик, – успокоил Рогозина полковник. – В этом списке и Сергей Павлович – Шипов-первый и Шипов-второй, который Иван Павлович. Оба братца наличествуют.

– А почему я? Я только приказ исполнял!

Клеопин не выдержал. Подойдя к юнцу, взял его за воротник и, хорошенько встряхнув, сказал в лицо:

– Вы не нижний чин, а офицер! Мы на Кавказе даже чеченов раненных не добивали! Я три месяца на дорогах партизанил да офицеров расстреливал, но тоже ни одного раненого не добил. Ладно, что там с вами говорить.

Оставив прапорщика, полковник повернулся к старому другу. К бывшему другу.

– А лично вы, Павел Николаевич, попали в этот список за поселян… Что там ваши малороссийские казаки в Новгородской губернии вытворяли? Баб насиловали да на крестьянах учились головы рубить? А вы как командир этого не остановили.

– Лично на мне крови нет, – глухо сказал Еланин. – Но революция – это стихия! Ее не остановить. А вы, полковник, войдете в историю как палач революции.

– Вот-вот, – поморщился Клеопин, как от зубной боли. – Играем словами, солдат на бунт поднимаем, за Россию ратуем. А Россию, что деды-прадеды собирали, профукали. Палач, говорите? Пусть. И мне, палачу вашему, «контрреволюционному», как вы высказались, думать приходится – как от вас, радетелей, империю очистить да турок с персами вкупе с поляками выгнать… Оратор из меня скверный, простите. Впрочем, – махнул рукой полковник, подзывая солдат. – Уводите!

Когда смертников увели, настала гробовая тишина. В этот момент не только мятежники, но и императорские офицеры чувствовали на себя огромную неподъемную тяжесть… Но хуже всего пришлось, наверное, самому полковнику, отдавшему приказ.

– Теперь обо всех остальных, – пересиливая себя, сказал Николай. – Вы – мятежники, коим по всем законам положена смерть. Но вместе с Манифестом и «черным» списком на мое имя поступило распоряжение Первого министра и начальника Главного штаба Киселева, в которой он разрешал мне поступать с пленными мятежными офицерами на мое собственное усмотрение. Распоряжение утверждено государем. Таким образом, я имею право вас расстрелять, повесить. Или что еще… Итак, господа, я предлагаю вам выбор: либо вы остаетесь здесь, приносите присягу императору Михаилу и принимаете под командование пехотные взвода, либо – идете на Кавказ в качестве рядовых солдат.

– А третий путь? – глухо спросил кто-то.

– Третий путь, – устало вздохнул Клеопин. – Отправиться вслед за капитаном Еланиным и прапорщиком Рогозиным. Решайте. Вон – отец игумен стоит. Кто хочет – получите напутствие перед расстрелом.

Почти без колебаний из строя вышел Терехин. Сняв с головы кивер, майор перекрестился:

– Я, господин полковник, устал уже от присяг. Императору Александру присягал, императору Константину, потом императору Николаю. А последнюю клятву на крови давал – Временному правительству. Так что, разрешите, я к владыке пойду… Может, он мне грехи перед смертью отпустит?

Клеопин, закусив губу, наблюдал, как бывшие офицеры подходили к отцу игумену, а потом, просветленные, занимали свое место в строю. Когда последний из них вернулся, скомандовал:

– Господа офицеры… Бывшие, хотел сказать, офицеры! Равняй-с! Смирно!

И хотя не подают офицерам такой команды, но строй замер, как на императорском вахтпараде.

– Красиво! – с уважением сказал полковник. – Вижу, готовы вы умереть за идею и присягу свою… липовую. Только – не будет вам этого. И я не буду сейчас играть в благородство и обещать похороны с воинскими почестями. Посему – коль скоро мне разрешено поступить на свое личное усмотрение, то оно таково – пойдете в штрафованный полк. Или дивизию. А кем вас там князь Константин поставит – унтерами ли, офицерами ли – ему виднее…

Один из офицеров дернулся было протестовать, но был остановлен свирепым рыком Клеопина:

– Мне, господа, в данное время глубоко плевать на ваши личные чувства и амбиции, потому что на Кавказе ни воевать, ни командовать некому! Негоже будет, если я двадцать гвардейских офицеров прикажу расстрелять. Роскошь это, господа… Я просто прикажу заковать вас в кандалы и отправить вслед за нижними чинами. А ежели кто обиду на меня затаил, то милости просим-с – к барьеру-с! Вот только стреляться я с вами пойду после того, как император в Петербурге на престол сядет, когда мы поляков и горцев на место поставим. Ну, а еще тогда, когда Его Императорское Величество вашу вину простит. И, – развел он руками, – не ранее этого. Если живы останемся…