Раздался скрежет металла о металл, зазвенели цепи. Металлическая конструкция опустилась в резервуар и стала подниматься, таща за собой какой-то предмет, с которого медленно, подобно меду, стекала желтовато-белая жидкость.

Эмили пригляделась, пытаясь понять, что это. Предмет был огромным и совершенным – плоская, блестящая, прозрачная, как оконное стекло, панель размером двадцать на двадцать футов. Ее углы были зажаты в черные железные оковы. Предмет поднимали все выше, выше и выше, будто к самым небесам, словно резервуар был бездонным, как логово левиафана. Способным вместить в себя весь мир.

Когда объект подняли, Эмили посмотрела на отражение в его идеально гладкой поверхности. Она увидела бойню, увидела Жукова, стоящего рядом с ней, увидела саму себя сидящей со связанными руками возле ворваниевой бочки.

Это было зеркало. Огромное, плоское, идеальное зеркало. Его поверхность блестела, но была какой-то темной, черной, словно отражение обладало глубиной и к нему можно было прикоснуться.

Жуков кивнул и вдруг рассмеялся.

– Взгляните, императрица. Смотрите, как мир настоящий превращается в мир прошлый.

Эмили нахмурилась. Отражение в зеркале… не дернулось ли оно? Не сместилось ли слева направо? В одну секунду Жуков стоял слева от нее, в следующую – уже справа, а затем снова слева.

– Равновесие восстановлено, – сказал Жуков, – и месть моя свершилась.

Эмили заставила себя встать. В ту же секунду «китобой», которого она не заметила раньше, схватил ее за руку и потащил в самый центр бойни, где ее снова поставили на колени.

Жуков что-то сказал, но она не расслышала его слов. Она не слышала и не видела ничего, кроме отражения в зеркале.

Оно снова дрогнуло и изменилось. В его гладкой поверхности все еще отражалась бойня, но цех был пуст – не было ни ее, ни Жукова, ни «китобоев». Цех был погружен во тьму, сквозь трещины в полу пробивались сорняки, а дальняя стена – толстенная дальняя стена, которая должна была отражаться прямо за спиной у Эмили, высокая и неприступная, – лежала в руинах, напоминавших зловещую щербатую усмешку, которой бойня улыбалась городу.

Городу, охваченному огнем.

Эмили видела его целиком, до самых окраин. От знаменитой Часовой башни осталась лишь развалина, река Ренхевен сама превратилась в зеркало и отражала адский огонь.

Дануолл был разрушен – все дома, все постройки выгорели дотла. На глазах у Эмили стены рушились, подобно замкам из песка, и в воздух вздымались клубы пыли, которые смешивались с густым черным дымом, плававшим над городом, как чернила в воде.

Она видела и Дануоллскую башню. Свой дом, имперскую крепость, великий символ не только Дануолла и острова Гристоль, но и всей империи.

Вот только Дануоллская башня была разрушена и покинута, ее стены расрескались и упали. Огонь еще не добрался до нее, но оставалось недолго. Единственные оставшиеся обитатели башни уже бежали прочь.

И это были крысы.

Тысячи и тысячи крыс. Они текли единой волной, наступая друг на друга, перелезая через булыжники и поваленные стены, выпрыгивая из окон, больше похожих на пустые глазницы гниющих черепов.

Крысиная чума уничтожила Дануолл. Крысиная чума убила всех до единого, и теперь город был охвачен огнем. Дануолл был мертв, остался в прошлом, стал историей, трагедией, которая похоронным колоколом звучала сквозь века.

– Равновесие, – сказал Жуков.

Эмили поморщилась от этого слова и моргнула. Вдруг изображение в зеркале вновь дрогнуло, и она увидела китобойню такой, какой она и была. Она увидела себя, и Жукова, и «китобоев», и…

Нет. Это была не она. Почему-то в центре цеха стоял трон – тот самый трон. И на нем сидела женщина – императрица, – но она была старше, ее волосы поседели и растрепались, лицо осунулось, под глазами залегли черные тени.

Эмили узнала ее. Но это было не воспоминание. Это было не прошлое. Это происходило сейчас. В настоящем. В настоящем, которое так и не наступило и не могло наступить.

Потому что женщину на троне убили. Зарезали почти пятнадцать лет назад.

Это была Джессамина I Колдуин.

Мать Эмили, которая, сидя на сломанном троне, потухшими глазами взирала на пылающий город.

Эмили тряхнула головой и зажмурилась. За закрытыми веками плясали тени пожара. Не открывая глаз, она запрокинула голову и закричала.

Она кричала, пока не сорвала голос, пока в легких не кончился воздух. Затем она упала на бок и щекой ударилась о твердый и влажный пол.

Хорошо. Очень хорошо. Пол был холодным, щеку пронзило болью, и Эмили сконцентрировалась на этой боли, приказывая себе не попадать в плен иллюзий, вернуться к реальности, очнуться здесь и сейчас. И не играть в игры Жукова.

Он смеялся. Эмили открыла глаза. Зеркало висело все там же, но теперь отражало лишь бойню – такой, какой она и была, – как самое обычное зеркало. И все же, глядя на него, Эмили заметила, как по его поверхности то и дело пробегала рябь, словно это было не стекло, а глубокое море, по которому пробегал легкий ветерок.

Эмили приподнялась на локте. В голове застучало, но затем все стихло. Она посмотрела на Жукова, который стоял рядом.

– Что ты такое? – хриплым шепотом спросила она.

– Меня зовут Жуков, – ответил он, – и я герой Тивии. Двадцать лет я служил своей стране, и служил хорошо.

Он поднял руку ладонью вверх, протянул ее к зеркалу и сжал пальцы, словно вытаскивая что-то.

Вытаскивая прошлое в настоящее, чтобы показать Эмили.

Она снова посмотрела в зеркало.

Она увидела

деревья, холмы, горы, снег. Тивию, прекрасную и благодатную страну, холодное немилосердное сердце которой окружали богатые прибрежные районы.

Она увидела

людей, крестьян, спешащих по делам. Галопом поскакали кони, одетые в черное всадники стали орудовать мечами, бросать пылающие факелы в соломенные крыши, втаптывать женщин и детей в холодную грязь.