Это было первое явление на свет, в общих чертах, гитлеровского плана по созданию «крепости Европа». Однако подготовленный тогда черновой план явно исходил из предположения, которое подкреплялось обстановкой на Балтийском море, что с Россией мы управимся в ближайшем будущем, то есть в его основе лежало условие, которое никогда даже отдаленно не было достигнуто. Возможно также, что идея эта родилась из желания обеспечить путем укрепления береговой зоны безопасную, не требующую значительных сухопутных сил базу для будущей воздушной и подводной войны с Англией. Этот приказ сразу продемонстрировал, как изменился взгляд на будущий ход войны и ее возможную длительность; впоследствии укреплению побережий на оккупированных территориях Запада суждено было обрести совсем иное, гораздо более широкое и глубокое значение. С учетом дальнейших событий, оценивая этот приказ в целом, можно сказать, что он, преднамеренно ли, случайно ли, знаменует собой начало этапа, когда в стратегическом плане Германия вынуждена была перейти к обороне.

В начале декабря 1941 года, развивая свой успех под Ростовом, Красная армия практически сразу захватила инициативу по всему фронту и вызвала, таким образом, волну потрясений в германской верховной ставке, каких та никогда не знала прежде. По удивительному совпадению одновременно случилось отступление армии Роммеля в Северной Африке, отбросившее ее туда, откуда она стартовала в марте 1941 года, – к кромке залива Сирт; но смятение царило такое, что на это едва обратили внимание. Сначала Гитлер пытался закрыть глаза на все, что происходило в реальности, но в конце концов к середине декабря угроза катастрофы на Востоке встала во всей своей серьезности, заниматься самообманом и дальше не представлялось возможным. Однако того времени, пока Гитлер изображал страуса, оказалось ему вполне достаточно, чтобы 11 декабря вслед за нападением японцев на Пёрл-Харбор объявить войну Соединенным Штатам Америки.

Это было еще одно абсолютно самостоятельное решение, по поводу которого у вермахта совета не спрашивали, и он таких советов не давал; в результате мы столкнулись с перспективой войны на два фронта в самой что ни на есть ее серьезной форме. До сих пор гитлеровский план войны был нацелен на то, чтобы быстро ликвидировать Россию как «фактор военного значения», а затем, задействовав всю мощь вермахта, довести до конца войну на Западе. Теперь лучшее, на что можно было надеяться, – это не оказаться в жерновах меж двумя противниками – с востока и с запада, ведь их объединенный военный потенциал значительно превосходил наш собственный. Естественно, на первом плане стоял вопрос, как преодолеть серьезный кризис на Восточном фронте, но не менее важно было срочно внести изменения в генеральный план войны в соответствии с новыми обстоятельствами. Вместо этого мы имели одни лишь «импровизированные» решения Гитлера, которые в ноябре 1942 года привели к окружению 6-й армии под Сталинградом и, опять-таки почти одновременно, к краху армии Роммеля в Северной Африке – наказание справедливое и почти неизбежное.

В этом году руководство Гитлера не просто оставило свой неизгладимый след в области стратегии и тактики. Чем отчетливее становились предзнаменования того, что вся военная обстановка обернулась теперь против нас, тем, казалось, решительнее он действовал в том, что касалось внутренних дел, и, продолжая экспериментировать с организацией высшего командования вермахта и меняя его вид и личный состав, превращал ОКВ в послушного исполнителя своей воли. Осколки, образовавшиеся в процессе такой дезинтеграции, он брал в собственные руки, чтобы и дальше наращивать свою и так уже практически неограниченную власть и, по своему обыкновению, распространять хаос на эту сферу деятельности, как и на все остальные.

2 декабря 1941 года Верховный главнокомандующий вермахта срочно вылетел в 1-ю танковую группу, находившуюся на южном участке Восточного фронта, чтобы найти и наказать виновных командиров, ошибки которых якобы привели к уходу наших войск из Ростова. Он полностью игнорировал ОКХ, и у него и в мыслях не было, что, может быть, сам виноват в том, что произошло[171]. Именно в этот день в ОКХ стали поступать донесения абсолютно беспрецедентного характера; группы армий «Центр» и «Север» одновременно сообщили, что их войска исчерпали все свои возможности; группа «Центр» добавляла, что нигде не в состоянии выдержать такой массированный контрудар, какой испытала под Москвой; температура воздуха минус 30–35 градусов парализует войска и выводит из строя орудия. Возможные последствия этой надвигающейся «опасности жестокого поражения» представлялись беспредельными; говорилось даже о «серьезнейшем кризисе доверия» – и это в первоклассных дивизиях танковой группы Гудериана. Фельдмаршал фон Бок докладывал о «расхождениях во взглядах со многими армейскими командирами», которые требовали вмешательства главнокомандующего сухопутными войсками[172].

Большинство сообщений от главнокомандующих и их штабов приходило в ОКХ по телефону; возможно, что в верховную ставку их слово в слово не передавали[173]. Однако фельдмаршал фон Браухич и начальник его штаба наверняка делали все возможное, чтобы представить Гитлеру ситуацию в неприкрашенном виде. Тем не менее после «совещания с Гитлером» 6 декабря Гальдер отмечает в дневнике: «Он [Гитлер] отказывается брать в расчет сравнительное число войск» и настаивает на том, что «наше превосходство подтверждается количеством взятых в плен и т. д.». Другие записи Гальдера за этот день, касавшиеся самых разных тем, показывают, что Гитлер полностью отказывался признавать любые факты. Он допускал, что войскам нужно время на отдых и восстановление сил, но в то же время настаивал, что повсюду следует добиваться его собственных, заслуживающих особого внимания целей, например на юге это захват Донецкого бассейна и подготовительные меры для захвата нефтяных промыслов Майкопа, на севере – соединение с финнами. На следующий день доведенный почти до бешенства Гальдер разражается гневом в своем дневнике:

«Впечатления о сегодняшнем дне оглушительны и унизительны. Главнокомандующий все равно что почтовый ящик. Фюрер общается через его голову с командующими групп армий. Но больше всего пугает то, что Верховное командование представления не имеет о состоянии войск и продолжает свои попытки латать дыры, как деревенский сапожник, когда помочь могут только масштабные решения».

Однако к 8 декабря в гитлеровской ставке преобладал уже более реалистичный взгляд на вещи, и первые выводы из новой ситуации прозвучали в директиве ОКВ № 39. В ней армия получила приказ полностью отказаться от «всех крупных наступательных операций и перейти к обороне»; в качестве причин указывались «суровая зимняя погода, наступившая неожиданно рано, и вытекающие отсюда сложности с пополнением запасов»; на самом же деле это было просто официальное признание ситуации, которую несколькими днями раньше навязал нам противник. Тем не менее чрезвычайно важным стало то, что отныне Гитлер предоставил ОКХ самому издавать дальнейшие инструкции по созданию оборонительных позиций, полагая, что оно спланирует их наилучшим образом с точки зрения экономии наших сил. Но свободу действий сухопутных войск он все-таки ограничил тем, что отдал дополнительное распоряжение удерживать важные в экономическом и оперативном плане районы и разрешить отвод остальных войск, если противник не заставит сделать это раньше, только тогда, когда будут возведены оборонительные позиции в тылу; далее в директиве говорилось, что войскам надлежит поддерживать необходимые условия для возобновления крупных наступательных операций в 1942 году. Поставленные цели, которых не удалось достичь, перечислялись в этом документе в виде «особых задач» на ближайшую перспективу, на этот раз к ним добавился еще и захват Севастополя. Основной совет сухопутным войскам насчет того, как возместить потери, состоял в том, что надо проредить тыловые службы. Единственным рецептом по увеличению численного состава был обмен дивизиями с оккупированными районами на Западе; последним заявили, что они должны принять как неизбежное «ослабление своих сил» в зимний период. Других резервов не было. 30 ноября 1941 года Гальдер отмечает в своем дневнике: