18 января 1942 года начальник штаба ОКВ и уполномоченные начальники аналогичных штабов Италии и Японии подписали в Берлине военный договор между Германией, Италией и Японией, вытекающий из декабрьского политического соглашения. Он появился под грифом «Секретный официальный документ» – формулировка, не принятая в военных кругах, что явно свидетельствует о том, что он был составлен под руководством министерства иностранных дел и скорее всего Военной комиссией Тройственного союза. Как уже говорилось, этот орган оси никогда не информировали относительно стратегических планов Германии; поэтому единственным конкретным результатом этих договоренностей стали выбор районов боевых действий для войны против торговых судов на море и провозглашение принципов сотрудничества по общим военным вопросам, таким, как связь, снабжение, технические проблемы и боевая техника. Какого бы то ни было раскрытия стратегических целей избежали путем грубого перечисления всех возможных театров военных действий по всему свету. Англия и Соединенные Штаты значились единственными рассматриваемыми противниками; о России в нем не упоминалось.

По отношению к Японии этот документ характеризовался такой же степенью хитрости и неискренности, какая стала правилом в отношениях с Италией. Штаб оперативного руководства ОКВ не принимал участия в его подготовке и даже не видел его. Последующие германско-японские военные контакты ограничивались визитами японских офицеров в германскую верховную ставку, в ходе которых Гитлер сам принимал посла генерала Осиму, а Кейтель с Йодлем занимались его подчиненными. Ни один японский офицер не вступал в зону 2, где велась настоящая военная работа ставки.

Пятнадцать месяцев спустя даже Гитлер поменял свои взгляды на отношения с Японией. На кратком совещании 5 апреля 1943 года произошел следующий разговор.

Йодль. «Японцы убеждены, что в течение 1943 года Европейский театр останется главным местом событий».

Гитлер. «Что нас не так уж и радует».

Йодль. «Гуадалканал успешно очищен [японцами] от противника».

Гитлер. «Вы не должны верить тому, что говорят японцы. Я не верю ни единому их слову».

Йодль. «Им трудно поверить просто потому, что они единственные люди, которые говорят явно честно и выглядят так, будто говорят правду».

Гитлер. «Они много врут; за всем, что они говорят, всегда кроется желание ввести в заблуждение. Что сделали японцы за последнее время? Это абсурд, что японцы не могут набрать больше тридцати пехотных дивизий. В Японии населения больше, чем в Германии. Она может сформировать сто двадцать дивизий. Во всяком случае, мы не знаем, сколько у нее их в действительности. Единственное, с чем не могу разобраться, – так это с танками. Есть у них современные танки или нет?»

Один из помощников. «О своих танках они рассказали так же мало, как и о своей авиации».

Гитлер. «Они ничего не рассказали нам о своих кораблях и вдруг оказались там с самыми большими боевыми кораблями в мире. Они ничего не рассказали об авианосцах, и вот откуда ни возьмись у них самое большое количество авианосцев. Они ни слова не сказали, говорю вам, ни слова. Если у них действительно есть какие-то планы, мы никогда о них не услышим, а если они скажут нам, что планируют операцию на севере, я скорее сделаю вывод, что что-то затевается на юге»[174].

Нельзя сказать, что в этом разговоре по достоинству оцениваются существенные услуги, которые оказали японцы нашим общим военным усилиям. Например, обстановка в Средиземном море стала спокойнее, когда на Дальний Восток была переброшена значительная часть британского флота и авиации, и в конце января 1942 года это позволило Роммелю, при поддержке наших субмарин и авиации, отбросить англичан к западным подступам у Тобрука. Кроме того, прорвавшие блокаду германские суда загружались в японских портах различным сырьем, особенно каучуком, и им оказывалась значительная помощь в пути – важный, если не сказать жизненно необходимый вклад в продолжение войны в Европе. Однако, несмотря на многочисленные попытки, которые мы делали по дипломатическим каналам, нам не удалось получить от японцев какую-либо помощь в войне против Советского Союза[175]. Но за их верность договору русские, как известно, на заключительном этапе войны отплатили им, приняв участие в ударе по Японии по сходящимся направлениям с территории Маньчжурии.

Когда Гитлер вернулся из Берлина, кризис на Восточном фронте достиг апогея, который лучше всего отражает запись в дневнике Гальдера 15 декабря 1941 года: «Первое серьезное обсуждение ситуации с главнокомандующим; он подавлен больше других и не видит для армии выхода из нынешнего затруднительного положения». Может быть, на настроение фельдмаршала фон Браухича в большой степени влияло плохое состояние его здоровья; за десять дней до этого он фактически решил просить об отставке[176]. Однако теперь в панике оказалась вся верховная ставка. Одним из первых ее последствий стала серия изменений в структуре и личном составе, включая, бесспорно, самое важное событие: 19 декабря Гитлер принял на себя обязанности главнокомандующего сухопутными войсками, и это не было временной чрезвычайной мерой; он будет удерживать этот пост до конца.

Фельдмаршал фон Браухич возглавлял сухопутные войска почти четыре года; тем не менее 19 декабря Гитлер освободил его без какой-либо награды или в любой другой форме признания по случаю отставки. Геббельс не оставляет нам сомнений в том, что скрывалось за столь необычной процедурой ухода в отставку высокопоставленного офицера; 20 марта 1942 года, после одного из своих редких визитов в ставку, он умело искажает факты в своем дневнике:

«Браухич несет большую долю ответственности за это. Фюрер говорил о нем только в презрительном тоне. Самодовольный, трусливый негодяй, который не смог даже оценить ситуацию, не то что справиться с ней. Своим постоянным вмешательством и последовательным неповиновением он полностью загубил весь план Восточной кампании, столь кристально четко разработанный фюрером. У фюрера был план, который непременно должен был привести к победе. Если бы Браухич делал то, что от него требовали и что он на самом деле должен был делать, наше положение на Востоке было бы сегодня совершенно иным. У фюрера вообще не было намерения идти на Москву. Он хотел отрезать Кавказ и этим нанести удар советской системе в самое уязвимое место. Но Браухичу и его Генеральному штабу виднее. Браухич всегда подстрекал идти к Москве. Он жаждал престижа, а не реальных успехов. Фюрер называет его трусом и тряпкой. Он постарался также расшатать и план нашей кампании на Западе. Но там фюрер смог вовремя вмешаться».