В такой критической ситуации, как эта, гораздо более очевидным казалось другое решение: слить оперативные штабы ОКВ и ОКХ, подчинявшиеся теперь непосредственно Гитлеру; но эта идея тогда даже не рассматривалась. На самом деле Йодль намекал мне, что Гитлер проигрывал вариант с назначением его [Йодля] начальником Генерального штаба сухопутных войск вместо Гальдера, и, как он считает, ему повезло, что удалось избежать такого приказа. Объединение двух этих органов, однако, полностью противоречило внутренним гитлеровским убеждениям, поскольку он всегда следовал принципу разделения власти. Поэтому теперь, когда он сам стал главнокомандующим сухопутными войсками, было еще менее вероятным, что он возьмет в свои руки и Генеральный штаб армии, хотя никогда не оставлял своих прежних планов стать ядром Генерального штаба вермахта и заполучить решающий голос в вопросах общей стратегии и превосходство над флотом и люфтваффе. Хойзингер и многие другие считали, что возможность для этого была тогда «более благоприятной, чем когда-либо прежде», но они брали в расчет лишь чисто военный аспект. Гитлер не хотел единообразия; он предпочитал своеобразие, то есть такое единообразие, которое концентрировалось исключительно на нем лично. В отличие от некоторых высказываний в прошлом теперь он даже не был готов признать важность технического вклада, который вносил Генеральный штаб сухопутных войск; например, принимая должность главнокомандующего, он сделал злое и несправедливое замечание: «Армия работает слишком негибко. Сравните с люфтваффе. Они воспитаны Герингом совсем по-другому»[179]. Он также заметил одному из своих адъютантов: «На мой взгляд, офицеры Генерального штаба слишком много думают. Они все усложняют. Это касается даже Гальдера. Хорошо, что я избавился от этой солидарной ответственности Генштаба. Еще большую неприязнь он испытывал к тому духу, который олицетворял собой Генеральный штаб сухопутных войск, – духу спокойной, ответственной службы. И наконец, примечательно, что, как всегда, этот человек, безжалостный во всех других отношениях, явно боялся любых подозрений в том, что он каким-то образом подчиняет сухопутным войскам рейхсмаршала или главнокомандующего военно-морским флотом.

1 января 1942 года, вне связи с этими событиями, вступил в силу приказ о реорганизации штаба оперативного руководства ОКВ; она никак не изменила ни состояние, ни методы нашей работы, но здесь о ней следует упомянуть, поскольку она привела к ряду новых официальных назначений. Отдел национальной обороны (отдел «Л») перестал существовать как таковой; его начальника (то есть меня) назначили тогда «заместителем начальника штаба оперативного руководства ОКВ». Глав трех рабочих групп, занимавшихся оперативными делами в составе отдела «Л», назначили «старшими офицерами Генерального штаба армии (или люфтваффе)» и «старшим офицером штаба кригсмарине при штабе оперативного руководства ОКВ»; их должности и должности глав административной и организационной групп подняли до уровня начальников отделов.

Человек, знакомый с реалиями военного штаба, скажет, что такие перемены – еще один пример широко распространенного процесса, для которого американцы придумали название «эмпайр билдинг» (создание империи); должен признаться, я сам был их инициатором. Однако в свою защиту могу сказать, что действовал не только в собственных интересах, но и позаботился о том, чтобы мои непосредственные подчиненные, которые почти все были полковниками Генерального штаба, получили должности, соответствующие их званию. Неудачным моментом в этой реорганизации оказалось то, что с этих пор ушло общее название самой важной в штабе оперативного руководства группы, известной ранее как отдел «Л». Вместо этого в ходу теперь было название «центральный оперативный штаб» или «штаб Йодля». Для меня же гораздо более серьезным последствием стало то, что после войны в глазах граждан других стран на меня возлагался гораздо больший груз ответственности, чем реально мог нести на себе начальник отдела.

Когда Йодль проинформировал об этих изменениях Гитлера, его интерес проявился единственно в том, чтобы заменить полковника Лоссберга на посту «старшего офицера Генерального штаба [сухопутных войск] при штабе оперативного руководства ОКВ» на другого офицера. Причина странного требования, видимо, заключалась в том, что Гитлер не забыл критического отношения Лоссберга к проявлениям его собственной слабости в ходе Норвежской кампании. Гитлер понятия не имел о других достоинствах этого выдающегося штабного офицера, который впоследствии доказал, чего он стоит, и именно в сложных ситуациях; но это и неудивительно, поскольку он вообще не знал, что происходит в его «рабочем военном штабе». Ни один из старших офицеров, чьим долгом было что-то предпринять, чтобы сохранить Лоссберга, этого не сделал. И не только потому, что мы служили в «штатском штабе»; мы все больше отъединялись от людей своего круга, и разделяло нас нечто гораздо большее, чем колючая проволока вокруг ставки. В итоге преемником Лоссберга, занявшим его место в середине января 1942 года, стал полковник Фрайгер Тройш фон Буттлар-Бранденфельс, который до того служил в штабе Норвежского корпуса. Он проработал со мной три года и оказался отличным офицером и компаньоном.

Схема 2

ВЫСШИЙ АППАРАТ ВЕРМАХТА

Ситуация на конец 1941-го – начало 1942 года

Организация по театрам военных действий, разъединившая командование сухопутных войск

Тот факт, что отныне Гитлер взял на себя непосредственное командование сухопутными войсками, в значительной степени изменил характер ежедневных совещаний; сказалось и давление нарастающего кризиса на фронте. 19 декабря Гальдер записывает в своем дневнике: «Новые методы работы: ежедневное совещание с начальником транспорта, начальником связи и генералом-квартирмейстером»; хотя у Гальдера это не сказано, но там присутствовал и начальник оперативного отдела генерал Хойзингер (23 декабря по рекомендации Гальдера Гитлер присвоил ему звание генерал-майора). Такой порядок являлся более или менее естественным следствием нового положения Гитлера. Более того, лично у меня сложилось впечатление, что в этот момент Гальдер снова пытался преодолеть личные антипатии и иные препятствия и, насколько это было возможно, культивировать и использовать новые прямые официальные отношения с Гитлером в интересах армии в целом. Вскоре, однако, стало ясно, что для преодоления присущих им разногласий требуется нечто большее.

Первым камнем преткновения в попытке Гальдера пойти навстречу Гитлеру оказалась сама манера проведения этих совещаний. Намеренно ли, нет ли, но Гитлер со своим ближайшим окружением продолжали следовать ранее заведенному порядку. Как и прежде, армия должна была направлять доклад об обстановке каждое утро в письменном виде в зону 2 верховной ставки. Как и прежде, эти доклады объединялись затем с докладами с других театров войны и брались Йодлем за основу для краткого сообщения Гитлеру. Когда речь шла о Востоке, Йодль, следуя своей обычной практике, просто обрисовывал ситуацию в целом с помощью карты миллионного масштаба. В ходе доклада неизбежно – и Йодль, несомненно, стремился к этому – получалось так, что развертывались широкие критические дискуссии по вопросам, близко касавшимся армейских инициатив на Восточном театре войны; то же самое происходило во время его бесед наедине с Гитлером по вечерам или ночью. Гальдер со своим штабом появлялся только после того, как завершалась эта первая часть дневного совещания. Он должен был затем доложить подробно обстановку на Востоке, пользуясь картой масштаба 1: 300 000, а в особых случаях и крупнее. Однако точно так же, как и на специальных совещаниях с руководством армии в прошлом, Гальдер неизменно сталкивался с уже готовыми умозаключениями и принятыми решениями. Он гораздо лучше знал и обстановку, и то, как надо в ней действовать, но в итоге его задача, естественно, оказывалась неизмеримо сложнее.