– Смотри, – Таппер сунул в Яму несколько четвертаков и однодолларовых купюр, а затем расплющил ее кулаком, – она будет розового, зеленого, красного или коричневого цвета. Я сам разработал этот материал. Он на сто процентов биоразлагаем, и его можно полностью компостировать.

Элизабет схватила его изобретение и засунула за ворот оранжевого тюремного комбинезона, который попросила Таппера купить в тюрьме, чтобы она могла носить его дома.

Он рассмеялся:

– Это не сработает. Ты даже лифчика не носишь.

Элизабет опустила Денежную Яму в комбинезон и продолжила есть лапшу. Та провалилась куда-то в область промежности, откуда по-мужски выпирала. Таппер гадал, как долго останутся у нее эти тюремные повадки. Элизабет пробыла в тюрьме всего три дня. Каждый раз, когда его жена уходила и возвращалась, ему казалось, что она экспериментирует с новой личностью: ласковой Элизабет, отстраненной Элизабет, голодной Элизабет, угрюмой заключенной Элизабет. У Таппера были новости, но он не хотел их сообщать, пока жена не обратит на него внимания.

– Почему бы нам не пойти и не отпраздновать твое освобождение? – предложил Таппер. – Сейчас необыкновенно тепло для этого времени года. Мы можем пойти в тот бар, что находится в парке.

– Хорошо, – согласилась она, – только мне для начала нужно будет вымыть ноги.

Был вечер пятницы, и в баре было полно народу.

– Принеси водки, – скомандовала Элизабет, выбирая грязный, только что освободившийся столик в углу, – целую бутылку.

На ней все еще был оранжевый тюремный комбинезон, и люди на нее таращились. Один мужчина даже показал ей большой палец.

На полпути к барной стойке Таппер обернулся, желая убедиться, что его жена все еще там. Элизабет отвернулась, любуясь видом из окна. Паромы курсировали от Манхэттена до Бруклина и Стейтен-Айленда, а некоторые устремлялись дальше, оставляя за собой пенистые белые следы. Вдалеке символически возвышалась зеленоватая статуя Свободы. Солнце стояло низко, заливая серебристые здания и темную воду золотым светом.

Нервозность Таппера приводила ее в беспокойство. Лодки вызывали тревогу.

Осталось потерпеть еще немного.

Таппер принес водку и две рюмки к их столику.

– Исландская! – восхитилась Элизабет. – Идеально.

Он обратил внимание на сообщение из Исландии, лежавшее поверх стопки писем, и на особый интерес богатого исландского коллекционера к освобождению Элизабет. Таппер наполнил обе рюмки, напомнив себе, что должен кое-что сказать, пока его голова еще была ясной и он не начал везде блевать.

– Полагаю, туда ты и отправишься теперь – в Исландию?

Уголки губ Элизабет опустились еще ниже, и она отшвырнула свою рюмку.

Таппер понимал, что загоняет ее в угол, но он устал от театральных выходок жены и от того, насколько полно она отдавалась своей работе. Она не спрашивала об «Охоте», и, похоже, ее не интересовала его Денежная Яма. Элизабет было все равно, что Monte закрылся, хотя их соседям там нравилось. Она даже не заметила, что Таппер заказал еду из Full Plate, чтобы они могли вместе вкусно поужинать. Можно быть и художником, и хорошим человеком одновременно, но Элизабет даже не пыталась это совместить. Если она хочет уйти, пусть уходит.

Он опрокинул рюмку и налил себе еще.

– Меня наградили стипендией Макартура, – сказал наконец Таппер. – Мне позвонили вчера вечером.

Глаза Элизабет расширились:

– За «Охоту»? Это ведь была совместная работа.

Таппер хмыкнул. Конечно, она была уверена, что наградят ее.

– Говорят, это за мой «дизайнерский потенциал». Теперь им интересно, каким будет мой следующий проект.

Элизабет выпила две рюмки подряд и налила себе еще. В гавани гудел паром со Стейтен-Айленда. Она недооценила его. Она всегда недооценивала его.

– Я никуда не поеду, – сказала она, тотчас принимая решение.

Таппер отодвинул рюмку:

– Но я хочу, чтобы ты поехала. Я хочу делать одни вещи, ты хочешь делать другие. Будет лучше, если ты поедешь.

– Нет. – Элизабет решительно стиснула желтые зубы и скрестила руки на груди. Наконец это чувство – frisson – снова вернулось. По крайней мере, пока. – Нет.

Наверное, ее мама была права. Шай должна была отказаться от настольного тенниса и записаться на занятия по гончарному делу. Как только начался новый сезон, мистер Стреко стал совсем другим. Он слишком серьезно относился к настольному теннису, словно они готовились к олимпиаде. Тренировки проходили каж-дый день, и говорить разрешалось только мистеру Стреко и капитанам. «Настольный теннис – это игра, в которой, как и в шахматах, важна концентрация», – сказал он. Разговоры отвлекали игроков. Иногда Шай забывалась и задавала учителю вопрос или хихикала и делала самоуничижительное замечание о своей неуклюжести. Стреко только качал головой и отворачивался.

И на уроках латинского было то же самое: он как будто намеревался тренировать ее и в спортзале, и вне его. Учитель больше никогда не обращался к ней с вопросами. Он даже не улыбался ей. Шай беспокоилась. Мистер Стреко казался озабоченным. Возможно, кто-то из его семьи умер или кот заболел. Но меньше всего ей хотелось его подводить. Поэтому Шай усердно тренировалась. Она делала приседания и жимы лежа, научилась подавать слева и справа и старалась двигаться побыстрее. Как ни странно, ей нравился настольный теннис. Ей нравилось, что этот вид спорта требовал усердия и сосредоточенности. Кроме того, он не предполагал особых физических нагрузок.

Сегодня был их первый выездной матч против женской команды школы Беркли Кэрролл. Сан Ким, одна из капитанов, всегда подбадривала их. Крошечная Сан всегда улыбалась, и у нее был самый быстрый удар с лёта в команде. Сан всех вдохновляла. Мистер Стреко всегда говорил: «Смотри на Сан!» Шай терпеть ее не могла.

– Пятьдесят кругов, пятьдесят скручиваний, а потом пятьдесят прыжков! – радостно крикнула Сан, и команда в одинаковых быстро сохнущих белых рубашках-поло фирмы Under Armour и черных сетчатых шортах побежала по спортивному залу Беркли Кэрролл.

Шай плелась позади всех. Она ненавидела бегать. Ее костлявые ноги были усеяны синяками, а кожа казалась серой. Она едва не пригласила Лиама на матч, но потом решила подождать, пока не улучшит свои игровые навыки. Он все равно вел себя странно. Лиам получил плохую оценку на тесте по матанализу (для него это означало 89 баллов вместо 100), и Шай была уверена, что он винит в этом ее.

Молчаливые, решительно настроенные девушки трусцой кружили по залу. Мистер Стреко и тренер из Беркли Кэрролл – жилистая женщина в красном спортивном костюме, с прокуренным голосом и рыжими, коротко подстриженными волосами – метались взад и вперед за одним из двух столов, установленных в центре спортзала. Звуки от ударов мяча о стол разносились по залу громким эхом.

– Вы выиграли, – прорычала женщина мистеру Стреко с русским акцентом, когда Шай, шатаясь, прошла мимо.