к этому времени там уже был П. Милюков. Лидер партии кадетов вошел в состав Донского гражданского совета, помогавшего в организации Добровольческой армии, и стал автором документа, формирующего цели и принципы Белого движения, опубликованного почти за месяц до «разгона» Учредительного собрания! Документа, фактически официально объявлявшего начало гражданской войны.

Этот факт фиксировался в резолюции Совета Народных Комиссаров от 25 ноября, в которой говорилось: «Родзянко, Милюковы, Гучковы, Коноваловы хотят вернуть себе власть при помощи Калединых, Корниловых, Дутовых…, кадеты злейшие враги народа… надеются… прийти на помощь генералам…, что бы вместе с ними задушить народ»[1163]. 28 ноября большевики провели аресты членов ЦК партии кадетов, а сама партия была объявлена вне закона «в виду ее бесспорной связи с гражданской войной внутри страны»[1164].

В действиях большевиков можно было бы усмотреть некую предвзятость к своим радикальным политическим оппонентам, однако, например, даже такой непримиримый противник большевиков, как «белый» ген. Н. Головин прямо обвинил в разжигании гражданской войны именно либеральную интеллигенцию:

«Присущая русской интеллигенции оторванность от реальной жизни, вследствие этого, непонимание народных масс мешали ей увидеть ей ту степень разрушения, до которой дошла Россия. Интеллигенция переоценивала ближайшие возможности восстановления, представляя его себе как акт, хотя и требующий большого напряжения, но акт короткий. Иначе говоря, вся наша либеральная интеллигенция была ярой сторонницей «прямого действия», выраженного в наиболее решительной и короткой форме. В данном случае это вылилось в убеждение, что победа над большевиками достижима легко одной только вооруженной силой»[1165].

В ответ 10 декабря Совнарком принял декрет, в котором говорилось: «В полном сознании огромной ответственности, которая ложится сейчас на Советскую власть, за судьбу народа и революции, Совет народных комиссаров объявляет кадетскую партию… партией врагов народа»[1166]. Мандаты кадетской партии, набравшей менее 5 % голосов и принимавшей самое активное, организующее участие в подготовке гражданской войны, были аннулированы.

Учредительное собрание начало свою работу 5 (18) января 1918 г., на нем присутствовало 410 из 715 избранных депутатов (57,2 %). Председателем Учредительного собрания был избран лидер эсеров В. Чернов. Председатель ВЦИК Я. Свердлов зачитал «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» и предложил собранию принять ее, т. е. признать Советскую власть и ее важнейшие декреты: о мире, земле и т. д. Большевиков поддержали левые эсеры. Однако Учредительное собрание большинством голосов (237 против 138) Декларацию отвергло. В знак протеста большевики и левые эсеры покинули зал заседаний, оставшиеся насчитывали менее трети от общей численности избранных членов Учредительного собрания, которое, таким образом, потеряло кворум. Силой Учредительное собрание никто не разгонял, его членов не арестовывали[1167].

Учредительное собрание, по мнению американской журналистки Б. Битти, было обречено изначально: «Его существование зависело от одного — признания или непризнания правительства народных комиссаров. Для умеренных социалистов признание большевиков, чьих лидеров они объявили узурпаторами и предателями и чью работу они саботировали, было, с их точки зрения невозможным. Для народных комиссаров позволить не признать себя означало бы, что они оказались лишь группой авантюристов, а все их декреты — лишь клочками ничего не стоившей бумаги. Ни в одной стране я не встречала группы людей, обладающих такой властью, какая была у них, кто поступил бы иным образом»[1168].

«Этот незаконный, — по словам авторов «Черной Книги Коммунизма», — акт не вызвал сколько-нибудь значительного отклика в стране. Малочисленная демонстрация протеста в Петрограде была встречена залпами матросских отрядов. Двадцать тел, оставшихся лежать на мостовых Петрограда, — такова была тяжкая расплата за несколько часов эксперимента с парламентской демократией в России»[1169]. Для сравнения: в первые же дни буржуазно-демократической Февральской революции общее число убитых и раненых составило 1443, в том числе воинских чинов — 869 (офицеров 60)[1170]. Позже, 3 июля, Временное правительство расстреляло многочисленные демонстрации рабочих в Петрограде, жертвами стали десятки человек.

Царское правительство также расстреливало мирные демонстрации рабочих, вспомнить хотя бы «кровавое воскресенье» 1905 г., когда погибли, по официальным данным, 120 человек, а по оценкам газет того времени — более 4 тысяч. Россия не была исключением: расстрел рабочих демонстраций широко практиковался и в таких Великих демократиях, как например, Англия… Да и разгон парламента для России был не новостью: две первые российские Государственные Думы были разогнаны.

В любом случае все серьезные исследователи констатируют, что реального сопротивления окончанию работы Учредительного собрания не было. Видный эсер-депутат Б. Соколов в своих воспоминаниях, проклиная насильников-большевиков и левых эсеров, вместе с тем признавал, что после разгона «нигде не было видно оппозиции… Никто не защищал Учредительное собрание»[1171]. При роспуске Учредительного собрания, подтверждал Деникин, «ни одна рука не поднялась на защиту его»[1172]. 5 января правые эсеры готовили массовое выступление солдат и рабочих, однако ни одно предприятие не поддержало мятежников. Полковой комитет Семеновского полка отказался отдать приказ об участии в демонстрации[1173].

Причина этого, мнению С. Мельгунова, заключалась в том, что «может быть, в начале революции идея Учредительного Собрания и встречалась в массах, скорее в интеллигенции, «со священным трепетом», но фетиш потускнел за девятимесячное ожидание. Во имя Учр. Собрания поднять массы против Советов едва ли было возможно…»[1174]. «По мере приближения выборов надежды на Учредительное собрание не только не возрастали, но, наоборот, тускнели, — подтверждал В. Войтинский, — Постепенно создалось настроение безнадежности: и Учредительное собрание ничему не поможет, ничего не изменит…»[1175].

Фатальная проблема Учредительного собрания, отмечал Деникин, заключалась в том, что сама идея его созыва, ничего не решала, поскольку, «ни одна из правивших инстанций (Временное правительство, Совет) не имела за собой надлежащей опоры большинства. Ибо это большинство (80 %) устами своего представителя в Учредительном собрании 1918 года сказало: «У нас, крестьян, нет разницы между партиями; партии борются за власть, а наше мужицкое дело — одна земля». Но если бы даже, предрешая волю Учредительного собрания, Временное правительство удовлетворило полностью эти желания большинства, оно не могло рассчитывать на немедленное подчинение его общегосударственным интересам и на активную поддержку: занятое черным переделом, сильно отсекавшим и элементы фронта, крестьянство вряд ли дало бы государству добровольно силы и средства к его устроению, то есть много хлеба и много солдат — храбрых, верных и законопослушных. Перед правительством оставались бы и тогда неразрешимые для него вопросы: невоюющая армия, непроизводительная промышленность, разрушаемый транспорт и… партийные междоусобицы»[1176].

Парадоксальным, на первый взгляд, было другое — если массы встретили «разгон» Учредительного собрания с полным равнодушием, то правые и либералы с единодушным одобрением: «Я думаю, — писал