словам Н. Головина, — оказался морально столь же изолированным, как и Император Николай перед началом революции»[1112].

Члены Временного правительства сами не знали, какой приказ отдать: «Защищаться до последнего человека, до последней капли крови? Во имя чего? Если власть не защищали те, кто ее организовывал, нужна ли она?» «Мы не могли отдать приказ биться до последнего человека, потому что, может быть, мы уже защищали только самих себя». Но «мы не могли отдать и другой приказ — сдаться, потому что не знали, наступил ли такой момент, когда сдача неизбежна»… «Какой же военный приказ могли мы отдать? Никакого». Таким образом, «мы предоставляли свободному решению наших защитников связать свою судьбу с нашей судьбой»[1113].

Настроения царящие в правительстве передавали слова министра иностранных дел Терещенко, сказанные 24 октября американскому послу Д. Фрэнсису: «Я ожидаю большевистское выступление сегодня ночью… Я думаю, что мы сможем его подавить…, но я надеюсь, что оно произойдет независимо от того, подавим мы его или нет. Я устал от неуверенности и напряжения»[1114].

* * * * *

Что представляла собой Россия накануне Октябрьской революции?

«Народ интересовался реальными ценностями, проявлял глубокое безразличие к вопросам государственного устройства и, видя ежечасное ухудшение своего правового и хозяйственного положения, роптал и глухо волновался. Народ хотел хлеба и мира. И не мог поверить, что хлеб и мир немедленно не может дать ему никто — ни Корнилов, ни Керенский, ни Церетели, ни Ленин. Между тем распад всей государственной жизни с каждым днем становился все более угрожающим…, — вспоминал Деникин, — Окончательно самоопределялись окраины. Туркестан пребывал в состоянии постоянной дикой анархии. В Гельсингфорсе открывался явочным порядком финляндский сейм… Украинская Центральная рада приступила к организации суверенного учредительного собрания…, формировала «вольное казачество» (не то опричнину, не то просто разбойные банды), угрожавшее окончательно затопить Юго-Западный край. В стране творилось нечто невообразимое…»[1115]

«Вот заголовки сегодняшних (25 октября) газет: «Анархия», «На погромах», «Бой в Казани», «Захват фабрик и заводов», «Бесчинства солдат», «Уничтожение лесов», «Продовольственные беспорядки», «Следствие над следствием», «Голод», «Разгром имения Тяньшанского», «Захват мельниц», «Грабежи», «Ультиматум городских служащих», Убийство генерала Зебарова», «Осквернение мощей», «Карательный отряд в Калуге», «Самовольный захват участка», «Забастовка», «Самосуды», «Убийство князя Сангушко и разгром его замка», «Самочинные обыски», «Разгромы экономий» и т. д. и т. п. Так вот каждый день. Впрочем с той разницей, что вчера ужасов было меньше, чем сегодня, а завтра их будет больше, чем сегодня»[1116].

Министр продовольствия С. Прокопович в те дни поведал Совету российской республики, «что не только в городах, но и над армией висит зловещий призрак голода, ибо между местами закупок хлеба и фронтом все пространство объято анархией и нет сил преодолеть его. На всех железных дорогах, на всех водных путях идут разбои и грабежи. Так, в караванах с хлебом, шедших по Мариинской системе в Петроград, по пути разграблено крестьянами при сочувствии или непротивлении военной стражи сто тысяч пудов из двухсот. Статистика военного министерства: за одну неделю только в тыловых войсках и только как исключительные события: 24 погрома, 24 «самочинных выступления» и 16 «усмирений вооруженной силой»[1117].

«На местах в провинции было еще хуже, — вспоминал плк. Р. Раупах, — Там общественный элемент растаял совершенно. На всей территории огромного государства царили анархия и самый дикий разгул темных сил. Армия обратилась в банды вооруженных людей, грабивших собственное население, неприятель вторгался по всему фронту, окраины отпали»[1118]. «Создавшаяся в России в ноябрьские дни 1917 года социально-психологическая обстановка была иная, чем в мартовские дни того же года, — подтверждал ген. Н. Головин, — Революционный процесс захватил уже самую толщу народных масс. Вся страна представляет собою клокочущую лаву. Повсюду разлилась широкая волна беспорядков и погромов. При этом бросалась в глаза стихийность и бессмысленность этих погромов»[1119].

Особенно страшно, по словам Деникина, страдала прифронтовая полоса. Начальник Кавказской туземной дивизии в таких черных красках рисовал положение Подольской губернии, где стояли на охране его части: «Теперь нет сил дольше бороться с народом, у которого нет ни совести, ни стыда. Проходящие воинские части сметают все, уничтожают посевы, скот, птицу, разбивают казенные склады спирта, напиваются, поджигают дома, громят не только помещичьи, но и крестьянские имения. В каждом селе развито винокурение, с которым нет возможности бороться из-за массы дезертиров. Самая плодородная страна — Подолия — погибает. Скоро останется голая земля»[1120].

* * * * *

Временное правительство никто не свергал, оно пало само. Октябрьская революция лишь констатировала свершившийся факт де-юре. Легализация новой власти прошла в два этапа: «После «тихого» восстания столичного гарнизона к середине октября, с того момента как батальоны по приказу Военно-революционного комитета отказались выступить из города и не вышли (См. Справку). Мы, — вспоминал Троцкий, — имели в столице победоносное восстание, чуть-чуть еще прикрытое сверху остатками буржуазно-демократической государственности. Восстание 25 октября имело только дополнительный характер. Именно поэтому оно прошло так безболезненно»[1121].

Справка: 20 октября Временное правительство приказало 150-тысячному гарнизону Петрограда выступить на фронт и закрыть брешь, образовавшуюся в результате массовых братаний на Северо-Западном фронте. Гарнизон по приказу Военно-революционного комитета (ВРК) отказался. Войска, вызванные Керенским для усмирения бунта Петроградского гарнизона, отказались выполнять приказ. 21 октября общее собрание всех полковых комитетов Петроградского гарнизона приняло резолюцию, в которой приветствовало образование ВРК и потребовало передачи власти Советам.

22 октября ВРК разослал в войска обращение с призывом исполнять приказания штаба лишь с предварительного распоряжения Военно-революционного комитета. Временное правительство ответило 23 октября ультиматум: отменить ВРК свое распоряжение. 24 октября было объявлено о закрытии большевистских газет и привлечении к суду членов ВРК, большевиков и авторов статей, призывавших к вооруженному восстанию[1122].

Действительно, отмечал начальник охранного отделения Петрограда К. Глобачев: «Октябрьский переворот произошел легче и безболезненней, чем Февральский. Один день, и дело было, в сущности, кончено…, на первых порах новый режим принес значительное облегчение, которое заключалось в том, что новая власть своими решительными действиями против грабителей поставила в более сносные условия жизнь и имущество обывателя. Но, должен оговориться, это было только на первых порах, пока еще не разгорелась сильная борьба нового правительства с саботажем буржуазии, вызванным Партией социалистов-революционеров и кадетов…»[1123].

Большинство обывателей столицы революции даже не заметило. Суета была только вокруг Зимнего и Мариинского дворцов. При захвате правительственных учреждений никакого сопротивления не оказывалось. Эти первые «военные операции», по выражению члена Совета Н. Суханова, походили скорее на «смену караула»[1124]. Ген.