– Это заняло много времени, потому что ее творцы работали не быстро. Алистер не сможет остановить в одиночку все пули. – Я толкнула Джулиана ногой. – Алистер умрет. Уилл не будет принесен в жертву Двери.

И никто не попросил меня уточнить, что я имею в виду.

– Убить суверена, спасти моего отца и открыть Дверь на собственных условиях? – Джулиан взглянул на Уилла. – Я согласен.

– Контракт, который мы заключили, запрещал нам причинять друг другу боль. Я могу предоставить только информацию и открытие. Я отвлеку его. А ты его застрелишь, – сказала я, похлопав Джулиана по колену. Все это было правдой. Контракт запрещал нам причинять друг другу боль – до тех пор, пока Алистер не уничтожил его. – Застрели его из арбалета – если сможешь пронести его в зал суда. Полагаю, для арбалета ему придется использовать другой контракт. У вас ведь есть способ пронести оружие в зал суда?

– Это будет просто, – сказал Норткотт. – Большинство солдат уже верны нам.

Они верны этому плану или просто выполняют свою работу? С этим нужно будет разобраться потом.

– Признаю, – сказал Уилл, – это предпочтительнее смерти.

– Алистер не простит вас, – сказала я. Мой язык горел. Это не было ложью, но не было и правдой.

Уилл ухмыльнулся.

– А ты просила?

– Да, – ответила я. – Но он отказал.

Казалось, что этот разговор был несколько десятилетий назад, но сейчас он сослужил мне хорошую службу.

Норткотт усмехнулся и похлопал себя по колену.

– Если все получится, тебе не нужно будет помилование.

– Верно, – сказал Уилл. – И ты не остановишь нас?

– Нет, – я улыбнулась, широко и искренне. – И если вы перестали ловить меня на слове, думаю, мы договорились.

Дверь еще закрыта, у нас еще есть время, но будет лучше, если я буду знать, когда именно она откроется. Но сначала мне нужно заполучить убежища и припасы всех членов совета. Если бы я позволила Уиллу пойти на смерть с обвинительным приговором, в моих руках бы оказалось только его имущество. Если завтра все пройдет как надо, я, как представитель суверена, который отвечает за дела совета, буду владеть собственностью каждого члена совета, признанного виновным в измене.

– Завтра, – сказал Уилл, протягивая мне руку, – с твоей помощью мы проложим путь к новой, лучшей Цинлире.

Я сжала его руку, но могла вспомнить только соленый вкус его пота.

– Я приведу Алистера Уирслейна к его смерти.

Весь вечер я провела с Алистером в пещерах. Я сидела, поджав колени, и просматривала каждый контракт, каждую запись и каждое испытание, связанное с Дверью. Мы оба знали, что это бессмысленно, но он не мог сдаться. Он так отчаянно хотел быть особенным.

– В каждом тексте говорится одно и то же: единственный способ заставить Грешных заключить сделку – предложить им жизнь, в той или иной форме или тем или иным способом, – я вырвала книгу из его рук и закрыла ее. – Алистер, она – творение Грешных. Может, ты и самый умный мальчик на свете, но все же ты всего лишь смертный, который играет тем, что принадлежит бессмертным.

– Логичнее всего устроить жеребьевку, – сказал он, глянув на меня. Я улыбнулась ему, и он расслабился. – Те, у кого нет навыков, необходимых для выживания Цинлиры, предоставят свои имена, и среди них случайным образом выберут будущую жертву. Что бы мы делали, если нам бы пришлось приносить в жертву наших целителей? Нет, жеребьевка должна быть основана на навыках. И тогда у тех, кто будет в ней участвовать, будут равные шансы на выживание.

Я вздохнула. Мне уже давно стоило понять, что надежды нет.

– Ты разочарована, – сказал он.

Я промолчала, и он понял все и без слов.

– Я понимаю, как ты пришел к такому выводу, – сказала я, – но ты ведь понимаешь, что те, у кого есть деньги и время, чтобы овладеть нужными навыками, будут освобождены от жеребьевки. Это будет совсем нечестно.

– В последнее время ты очень разочарована, – он отвернулся от меня. – Почему ты осталась?

Я схватила его стул и повернула его спиной к себе.

– Много веков люди думали, что плохие запахи вызывают болезни.

– Да? – Его брови изогнулись над очками. Он снял пальто, но очки не снимал никогда. – Какое это имеет отношение к делу?

– Это было здравое наблюдение. Но в итоге оказалось, что это не так.

– А… – он усмехнулся и щелкнул языком. – Моя логика не может быть непогрешимой, потому что я могу ошибаться. Это оправдание.

Я пожала плечами.

– Тот, кто определяет ценность, будет определять, кто будет жить, и это определение не является фиксированным.

Он обратил на меня тяжелый взгляд уставших глаз и протянул мне руку.

– Я все равно не хочу убивать так много людей. Я хочу найти другой выход.

Он хотел перехитрить Дверь, но я переплела наши пальцы.

– Знаю, – сказала я. – Ты создал новый способ жертвоприношения, когда был ребенком. Конечно, ты хочешь поделиться какими-то мыслями по этому поводу?

Не он изобрел нефизические жертвы, но, учитывая то, что скоро случится, будет справедливо, если я задобрю его.

– Да, у меня есть кое-какие задумки, – сказал он, скривив губы и притянув меня ближе к себе, – но я пока не проверял их.

Он говорил не переставая. Как будто мы снова сидели в той карете, еще не подписали контракт и не сказали друг другу и двух слов. Но в этот раз я поняла все, что он сказал, а он прервался, чтобы объяснить отсылки на академические труды, которые я не знала. Он никогда не упрекал меня, что я чего-то не знаю. В этом есть какая-то нежность – в том, чтобы позволять другому человеку понять ход твоих мыслей.

Несмотря на все свои недостатки, Алистер уважал меня. Я беспокоилась за всех, кого он не уважал.

– Знаешь, – сказала я, распрямляя ноги. Я села на стол в середине его последней болтовни, и мои колени были на одном уровне с его грудью. – В давние времена все могильщики были грехоосененными, потому что смерть была необходимой жертвой, которую приносили жизни. Люди думали, что смерть означает, что кто-то еще может жить.

– Для меня это всегда было бессмысленно. – Он подавил зевок и повернулся так, чтобы мои ноги оказались у него на коленях и провел руками по моим сапогам. – Мы знаем, что эти жертвы не эквивалентны. Нельзя обменять жизнь на жизнь.

– Потому что нам нравится все объяснять, – сказала я и постучала его по носу. – Как бы ты ни старался притвориться, что это не так, ты очень смертен.

– Вряд ли я мог притворяться бессмертным, – он хрустнул шеей и расправил плечи. Его кожа, тонкая, как дорогая бумага, натянулась на его горле, обтягивая синие вены. Какие мы, все-таки, хрупкие. – Тебе надо поспать.