Жигмонд велел, чтобы Эржебет после родов приехала к нему, и подарил ей кольцо, сказав, что оно станет дня неё «ключом ко всем дверям» во дворце. В положенный срок родился мальчик, получивший имя Янош, но тогда он ещё не был Гуньяди, а стал им после того, как Жигмонд подарил ребёнку замок Гуньяд. Точнее, имение получил Вайку, но с условием, что наследником станет Янош.

Что же касается ворона, то в этом отношении история казалась похожей на сказку. Говорили, что Вайку после рождения Яноша повёз мальчика и Эржебет к королю, и вот на одном из привалов Эржебет дала ребёнку кольцо поиграть, а поблизости оказался ворон, который вырвал эту вещь чуть ли не из рук младенца.

Далее рассказчики говорили разное. Одни уверяли, что ребёнок, у которого отобрали кольцо, вовремя заплакал, и потому Вайку успел выпустить стрелу до того, как птица улетела. Другие утверждали, что ворона застрелил сам Янош, который уже в младенчестве мог за себя постоять подобно маленькому Гераклу, задушившему двух змей. Третьи божились, что Янош просто попросил ворона вернуть украденное, и птица послушалась.

Джулиано не раз слышал эту историю при дворе Матьяша, но, по правде говоря, не верил в неё, и даже не из-за птицы. Просто флорентиец имел возможность сравнить портрет Жигмонда, виденный в столичном дворце, с виденным там же портретом Яноша Гуньяди. Ученик придворного живописца не обнаружил во внешности этих людей ничего общего! Жигмонд – высокий, крупный мужчина, а Янош не отличался высоким ростом. Жигмонд русоволосый, а его предполагаемый сын – очень тёмный брюнет. Носы тоже разные. У монарха – с горбинкой, а у так называемого отпрыска – прямой и мясистый. Сравнить подбородки не получалось, ведь Жигмонд носил бороду. К тому же сам Матьяш тоже не очень походил на своего «деда», но зато походил на своего отца.

«Наверняка, историю о родстве с Жигмондом придумал сам Янош, чтобы претендовать на верховную власть в королевстве», – полагал флорентиец, и всё же в прежние времена он находил рассказ про юную Эржебет забавным. Разве не забавно послушать, как вдовец, чья жизнь уже перевалила за середину, пытается вести себя как юноша и ухаживать за юной девой? В подобных историях всё обычно происходит на природе, и в нынешней истории было так. Говорили, что Жигмонд встретил Эржебет, когда охотился в лесу, и, разумеется, венценосный охотник очень обрадовался своей добыче. Смешно было думать и про деву, которая отправилась в лес, совсем не ожидая вернуться оттуда уже беременной…

Теперь же Джулиано вдруг подумал, что в данной истории нет ничего забавного и что Янош, придумавший её из политических соображений, оскорбил самого себя: «Как можно отказываться от своего отца и говорить, что он находился при жене на положении слуги и хранил её для чьих-то утех? Как можно говорить про свою мать, что она была гулящей? Как можно говорить, что отец, добровольно прислуживая гулящей девице, получил за это от Жигмонда замок?»

«Да, всё-таки беседы с Его Светлостью на меня влияют плохо», – решил Джулиано, направляясь обратно в гостиницу. Это влияние проявлялось и в том, что сейчас флорентиец намеревался обелить Дракулу в глазах Утты, по крайней мере частично, заявив, что ворона узник не убивал.

Череп, найденный Андрашем много лет назад, теперь покоился у Джулиано в кошельке на поясе, завёрнутый в платок. Конечно, это мог быть череп другого ворона, но ученик придворного живописца почему-то верил, что нашёл тот самый и собирался убедить в этом Утту. Если бы месяц назад кто-то сказал флорентийцу: «Ты будешь произносить речь в защиту Дракулы», – Джулиано рассмеялся бы, а теперь сам себя не узнавал.

Дочка трактирщика протирала столы в зале, когда ученик придворного живописца подошёл к ней и положил на только что вытертый стол платок с птичьим черепом:

– Вот, – сказал юноша.

– Что это? – спросила девица, хотя наверняка догадалась.

Даже тому, кто в птицах не разбирается, достаточно было взглянуть на большой чёрный клюв, чтобы тут же понять, что череп принадлежит ворону, и всё же Утта сделала вид, что не понимает:

– Господин, уберите это со стола. Тут всё-таки едят люди. Зачем приносить сюда падаль?

– Это не падаль, а доказательство, – ответил Джулиано.

– Доказательство чего? – спросила Утта, внимательно разглядывая череп.

– Того, что Дракула не убивал ворона. Тот ворон, которого узник когда-то поймал и держал у себя в башне, не был убит. Он и вправду улетел, но не смог улететь далеко. Вот его останки, найденные возле башни.

– Это нашёл ты? – продолжала расспрашивать девица и, как уже бывало, позабыла назвать собеседника господином.

– Можно сказать, что я. Тот, кто это нашёл, не знал, чем обладает, и не спрашивал себя, откуда взялся мёртвый ворон.

– А ты откуда знаешь, что это ворон из башни?

– А откуда ещё он мог взяться? Там, на приречном склоне, такие черепа повсюду не валяются.

– Ну и что! – Утта переложила череп вместе с платком на лавку и тщательно протёрла на столе то место, где вещь только что лежала. – Это не доказательство.

– А что же тогда считать доказательством?

– Не знаю. Что-нибудь, что было бы убедительно.

– Например.

– Ну… – задумалась девица. Она уже начала протирать соседний стол и всё думала, думала.

– Так что? – спросил ученик придворного живописца, наблюдая за уборкой.

– Свидетель – вот что! – вдруг произнесла Утта, а затем обернулась и добавила. – Свидетели всегда убедительны.

– Свидетель? – Джулиано воздел руки к небу. – Да где ж я тебе его возьму?!

– А это не моя забота, – сказала девица. – Ведь нашлись же свидетели того, как Дракула убивал и мучил жителей возле Надьшебена и Брашова.

– В Семиградье?

– Да, – ответила дочка трактирщика, а затем выпрямилась, повернулась и, прямо взглянув на собеседника, с воодушевлением проговорила. – Свидетелями преступлений Дракулы стали многие, которые рассказали правду всем, кто хотел слушать, и это было записано на бумаге! Вот что можно считать доказательством!

– То, что было записано на бумаге? – переспросил флорентиец. – Ты сейчас говоришь про поэму э… Бехайма?

– Да! – Утта снова вернулась к уборке, но теперь сметала крошки со столов с таким напором, будто это не крошки, а враги.

Юноша задумался, и вдруг ему показалось весьма странным то, что ещё недавно казалось вполне естественным:

– Кстати, Утта… а позволь спросить, для чего твой отец тратил деньги, чтобы заполучить себе копию этой поэмы? Для чего твоей семье читать чьи-то свидетельства, если вы сами живые свидетели того, что было в Семиградье?

– Да! – откликнулась девица. – Мы свидетели!

– Погоди, – перебил её флорентиец. – Я имел в виду не тебя. Ты ведь не свидетель.

– Я свидетель! Я могу рассказать! – возразила Утта.

– Но разве ты видела бесчинства Дракулы сама? Ведь тебе не так много лет, а Дракула ходил походами в земли Надьшебена и Брашова очень давно.