из них, по-видимому, погибли, а меня выбросило на палубу обледеневшего катера, который был уже упёрт в берег. Мимо бежали красноармейцы, услышали, что кто-то стонет — ночь ведь была, подняли меня и отнесли в медсанбат. Так я заработал ещё одно ранение…

Я вам хочу сказать, что меня до самой глубины души тронуло то, что на правом берегу Невы, в посёлке Невская Дубровка, там, откуда мы переправлялись на «пятачок» и куда возвращались очень немногие, организация «Ветераны военной контрразведки» в 2011 году воздвигла часовню памяти всех павших и пропавших без вести защитников Ленинграда! Спасибо всем тем, кто принимал участие в создании этого прекрасного памятника!

— Борис Михайлович, а что было после вашего возвращения с Невского пятачка? На Большую землю вас вывозить не стали?

— Нет, конечно, — в первую очередь вывозили детей и женщин. А меня поместили в госпиталь, что размещался в Лесотехнической академии. Оказалось, что уполномоченным здесь тот самый Семён Рузин, что был у нас в Выборге. Встретились! Когда я смог, то стал к нему заходить, и он рассказал мне о таком случае.

Приходит раз к нему медсестра: «Товарищ уполномоченный! Старшая медсестра разводит панику. Надо её призвать к ответу!» — «А в чём паника?» — «Она говорит, что в Ленинграде уже кошек едят! Это отрицательно влияет на раненых».

Рузин встал, взял её за рукав: «Пойдём!» — «Куда?» — «Пойдём!»

Пошли. Вывел он медсестру на задний двор, на помойку. Открыл крышку бака, а там кошачьи головы лежат. «Это что, паника?» Всё! Вопрос закрыт.

— А в каком-нибудь телесериале этот уполномоченный повёл бы на задний двор старшую медсестру, чтобы расстрелять её прямо у этих баков, не открывая крышки! Кстати, как вы голод переносили? И полагались ли сотрудникам НКВД — с 17 июля 1941 года военная контрразведка возвратилась в этот наркомат как Управление особых отделов — какие-то дополнительные пайки?

— Трудно было, но переносили, и никаких дополнительных пайков у нас не было! Мы получали обычный паёк — точнее, это называлось «котловое довольствие». Придёшь на обед — на тарелочке лежат ложки две фасоли. Съешь — скажи «спасибо»! А если не успел пообедать, то ничего не попишешь, прости… Наши контрразведчики не только погибали в боях, при бомбёжках и артобстрелах, но и умирали от голода и связанных с ним болезней. За время обороны Ленинграда в городе и на передовой погибли в боях и умерли 1276 офицеров военной контрразведки! Мне тоже пришлось испытать голодный обморок и побывать в стационаре…

— Борис Михайлович, а вы помните, как узнали о том, что Управление особых отделов НКВД преобразовано в Главное управление контрразведки «Смерш» Наркомата обороны СССР?

— Конечно! Это было в столовой… Да! Я тогда после ранений оперативно обеспечивал штаб тыла и все его управления. Была у нас столовая на улице Толмачёва, сейчас это Караванная, в здании, где находился штаб тыла фронта. Не думайте, что эта «тыловая» столовая чем-то отличалась от прочих! До сих пор помню, как почтенный генерал, начальник ветслужбы фронта, после «обеда» осторожно собирал со стола хлебные крошки и отправлял себе в рот…

Так вот, обедаю, приходит прокурор: «Здравствуй, «Смерш»!» — «Какой «Смерш»?» — «Ты же теперь «Смерть шпионам!» — «Какой «Смерть шпионам»?!» — «А я шифровку получил, что вашу контору закрывают и вы переходите к нам в Наркомат обороны».

— А вы ещё ничего не знали?

— Нет! Мчусь на Литейный. Там, конечно, это уже всем известно: и приказ вывести из подчинения, и то, какие задачи теперь перед нами ставятся. Хотя функции военной контрразведки кардинально не изменились, всё же для оперативников упор делался уже на борьбу со шпионажем, диверсиями, террором, изменой Родине. Подчёркивалась помощь командованию и подчинённость. 10-я статья отходила больше к военной цензуре.

— Это «знаменитая» статья Уголовного кодекса 58–10 относительно антисоветской пропаганды и агитации?

— Она самая! Хотя если нечто подобное возникает на фронте, то это уже другой разговор. Но для нас теперь основным были шпионаж, диверсия, террор, измена Родине и подобные воинские преступления.

— Как отнеслись к этой перемене в войсках?

— Скажу, что, когда в армии узнали, чем стал «Смерш» и что мы все подчиняемся наркому обороны (вы помните, кто был наркомом?), а руководитель ГУКР Абакумов стал заместителем Верховного, отношение стало не то что теплее — тепло тут ни к чему, но нас стали считать своими. В моральном плане в армейском коллективе стало работать немножко полегче.

— Ранее вы сказали, что в 442-м госпитале произошло нечто интересное, причём как раз во времена «Смерша»…

— Ну да, в госпитале были обнаружены фашистские листовки-пропуска «на ту сторону» в мужском и в женском туалетах, причём по целой пачке. Стали искать, кто подбросил. Нашли! Оказалось, бывшая секретарь начальника госпиталя, сожитель которой, как потом выяснилось, был агентом абвера. Она приехала в госпиталь, переночевала у приятельницы, оставила листовки в туалетах — и с этого началась операция, в которой мне довелось участвовать, в том числе и в роли «немецкого агента»…

Было много интересного: немцы присылали своих людей, некоторых из них удалось перевербовать и провести радиоигру, чтобы вывести ещё группу на нашу территорию и даже ещё более серьёзные фигуры. Рассказывать можно долго: я написал об этих событиях повесть «Под стук метронома», за которую в 2008 году был удостоен литературной премии ФСБ России.

— Борис Михайлович, но вот такой вопрос: блокада Ленинграда была прорвана в январе 1943-го, а через год и полностью снята. Гитлеровцев гнали на запад. Работать вам, военным контрразведчикам, стало легче?

— Я бы так не сказал. Немцы перебрасывали агентуру до конца существования третьего рейха! Причём с отступлением всё больше численно забрасывали — на сотни больше, потому что им легче оседать было: