Лишь услышав гудки, я спохватилась, что разбужу Сергея Васильевича, ведь за окном лишь начинал брезжить рассвет. Однако голос, ответивший мне, оказался на диво бодрым. Только тут я вспомнила о разнице во времени между Москвой и Шри-Ланкой и немного успокоилась.

Очень стараясь произносить слова как можно четче, я рассказала, что произошло с Виктором, и спросила совет.

— Я, конечно, не кардиолог, — в голосе врача звучало удивление, — но Виктор Петрович совершенно не казался мне похожим на «сердечника». Но я, разумеется, мог и ошибаться… Сейчас передам трубку кардиологу — его зовут Максим Александрович Михайлов. Это очень толковый специалист; от него будет гораздо больше пользы, чем от меня.

Кардиолог сразу же взял быка за рога:

— Как я понял, Виктора Петровича уже лечат. Но, возможно, имеет смысл перевезти его к нам? Я могу сразу же оформить вызов…

У меня вырвался нервный смешок:

— Мы сейчас не в Москве. И вообще не в России.

Максим Александрович помолчал пару секунд, а потом сказал:

— Насколько мне известно, Виктор Петрович — человек состоятельный. Мы могли бы выслать за ним спецборт, но это стоит немалых денег.

— Сколько именно?!

Услышав ответ, я ничуть не удивилась: сумма почти в точности соответствовала той, которую мне удалось собрать за годы работы шлюхой. Что ж, все логично.

— Если самолет вылетит немедленно, вы гарантируете Виктору жизнь? — спросила я.

Кардиолог вздохнул:

— Если ваши врачи не ошиблись и у Виктора Петровича действительно кардиогенный шок, то прогноз неблагоприятен. Но мы можем поднять вероятность благополучного исхода на двадцать — двадцать пять процентов.

— Заказывайте спецборт, — я не колебалась ни секунды.

— Хорошо. Где вы сейчас находитесь?

— На Шри-Ланке. Точнее…

— Не надо уточнять. Я сейчас оформлю вызов, и наш самолет в любом случае приземлится в аэропорту Коломбо. — После недолгой паузы Максим Александрович спросил: — Скажите, где сейчас врач, который оказывал экстренную помощь Виктору Петровичу? Если неподалеку — дайте ему трубку, пожалуйста.

— Он по-русски не говорит, — ляпнула я. — Только по-английски.

— Ничего страшного!

Врачи совещались минут пятнадцать, а я все это время не знала, на каком свете нахожусь. Наконец пенджабец вернул мне телефон. Я дрожащими руками приложила его к уху.

— Слушайте меня внимательно, Вероника Андреевна, — велел кардиолог. — Мы с коллегой обсудили ситуацию. Могу вас обнадежить: хотя клиническая картина схожая, возможно, тут не кардиогенный шок, а что-то не столь опасное. Поставить точный диагноз на расстоянии я, увы, не в силах, но…

Тут у телефона села батарейка. Я поставила его на зарядку, чуть не рыдая от бессильного отчаяния. Увы, в тогдашнем состоянии не сразу сообразила, что могу позвонить в Склиф с собственной мобилки, вбив в нее номер из телефона Виктора.

До столь очевидного решения я додумалась, лишь когда к нашему бунгало наконец подъехал реанимобиль из Коломбо. К счастью, дождь уже закончился, хотя небо все еще оставалось затянуто тучами.

Виктора погрузили в машину, я села рядом с ним. Как только реанимобиль отправился в путь, я снова набрала номер Золотоношского. Уже знакомый голос Михайлова ответил сразу же:

— Как хорошо, что вы позвонили, Вероника Андреевна! Есть новости. Мы переговорили с посольством. Вас с Виктором Петровичем отвезут из больницы в аэропорт, как только туда прибудет наш самолет. А теперь слушайте меня внимательно…

* * *

Большую часть вещей — и моих, и Виктора — я оставила в номере: они все равно были куплены нами уже на Шри-Ланке. Захватила лишь свою сумочку, драгоценности и дипломат с ноутбуком и документами Виктора.

В Коломбо нас сразу же отвезли в очень хорошую больницу. Там мы — Виктор в реанимации, я рядом с ним — провели несколько часов до прибытия самолета из России.

Это действительно оказался спецборт: там даже можно было проводить сложные операции.

Меня провели в одну из кают для сопровождающих, а Виктора подключили к системе жизнеобеспечения. Но, хоть я и не видела любимого сейчас, он все равно неотступно стоял у меня перед глазами — такой, каким был в реанимобиле: бледный до синевы, осунувшийся, дышащий с помощью аппарата искусственной вентиляции легких. Я видела ЭКГ Виктора; расшифровать ее, конечно, не могла, но в изломанной зубчатой линии ощущалось что-то тревожное.

Лишь в Москве я узнала, что во время перелета Виктор пережил клиническую смерть. Подозреваю, это случилось, пока еще самолет оставался на Шри-Ланке, — в тот самый момент, когда я получила от любимого эсэмэску. Да, находящийся на грани жизни и смерти Виктор прислал мне эсэмэску! Нажав на клавишу приема и увидев имя отправителя, я испугалась до жути. Чуть мобилку не выронила.

Лишь немного придя в себя, поняла, что эта эсэмэска была настроена с помощью таймера: если автор не отменял ее отправку, послание уходило к адресату. В то утро Виктор ничего отменить не мог, и эсэмэску мне доставили.

Дрожащей рукой я открыла сообщение. Там оказалась ссылка, по которой я перешла на незнакомый сайт — не сомневаюсь, взломать его не смогли бы даже самые крутые хакеры мира.

Открывшаяся мне страница сайта оказалась письмом:

Вероника!

Если ты читаешь эти строки, значит, со мной случилось то, чего я давно жду. Надеюсь, ты понимаешь, почему я никогда об этом не говорил.

Ты, по-моему, считала, что я хочу помочь тебе, чтобы быть с тобой. Я сам тебе так сказал — и слукавил.

Для того чтобы тебя любить, мне не нужно было тебя менять. Признаюсь единственный раз в жизни: я полюбил тебя в первый же миг нашей встречи в коридоре Склифа. Знал, что ты, скорее всего, причастна к несчастью с Васькой; знал, что ты можешь быть опасна, — и ничего не мог с собой поделать. Думал о тебе постоянно, считал часы до новой встречи. Пытался понять, почему так произошло, — но не смог. Наверное, никто из тех, кто любит по-настоящему, не знает причину своей любви. Любовь просто приходит — и все.

Мне очень хочется быть с тобой, Ника. Мне с тобой хорошо и спокойно. Я хочу жить, когда ты рядом.

До встречи с тобой я думал, что жить мне незачем, поэтому почти с радостью принял свой диагноз. А когда понял, что снова отчаянно хочу жить, изменить уже ничего было нельзя. В моем теле заложена мина замедленного действия — аневризма. Рано или поздно она убьет меня — причем скорее рано, чем поздно, поскольку неизлечима. Так что мое счастье — счастье, которое ты мне подарила, — будет очень коротким. Но разве время имеет значение, когда любишь?!. Я от всей души, от всего сердца благодарю тебя за все. Спасибо тебе за то, что ты именно такая, какая есть.

Вероника, я знаю, как ты относишься к себе. Точно так же я сам относился к себе совсем недавно. Не повторяй моей ошибки, пожалуйста! К сожалению, насколько жизнь хороша, понимаешь лишь тогда, когда уже поздно что-то менять. Поэтому я хочу попросить тебя об одном. Если ты хоть немного любишь меня — пожалуйста, не вздумай хоронить себя после моего ухода! Я уверен: ты исполнишь мою последнюю просьбу. Я знаю, у тебя в последнее время появились друзья; есть животные, о которых ты заботишься, — ни в коем случае не бросай никого из них, слышишь?! Я хочу, чтобы ты была счастлива. Если существует загробный мир, мне будет там очень горько, если с тобой на Земле случится что-то плохое, понимаешь?