туда где все пропитано ним, Габриелем. Я не могу, не могу, Алекс, — я устало опустила чемодан на пол и зарыдала.

— Хорошо, я отвезу тебя на вокзал. Ты еще успеешь на поезд, — схватив мои вещи он отвел меня к машине.

На вокзале было огромное количество народа. Все куда-то бежали, кричали, смеялись. А я шла через эту толпу словно сквозь туман. Как будто не было никого рядом. В ушах стоял непонятный гул. Слез не было. Был какой-то непонятный мне ступор. Я как сквозь пелену слышала голос Алекса и лишь безмолвно ему кивала. Отведя в купе поезда он обнял меня:

— Я при первой же возможности приеду, Катя, я тебе обещаю. На вокзале тебя встретит Ганс. Ты ложись спать, всего ночь и ты будешь в городе.

— Спать? Хорошо. — без всяких эмоций промолвила я.

Поезд дернулся и издал гул, оповещая о том, что он готов ехать и предупреждая, что все провожающие должны покинуть вагоны. Алекс ушел, а я села и уставилась в окно. Так я и просидела всю ночь. Не спала. В голове то и дело мелькали мгновения, проведенные с Габриелем. Вот он нахально прижимает меня в танце, оценивающе смотрит на меня, вот он целует меня во время нашей первой близости, вот держи за подбородок и грозным взглядом смотрит на меня, вот уже бинтует мою простреленную руку, а вот шепчет «Ты только сбереги», положив мне руку на живот. Закрыв глаза, я вновь и вновь прокручивала эти мгновения в своей голове, словно кинопленку. Затем положила свою ладонь на живот и прошептала этой маленькой частичке, оставшейся мне от Габриеля:

— Малыш, мой малыш. Как же мы без твоего папы? Господи! Почему ты его забрал? Почему именно его? Так несправедливо!

ГЛАВА 24

Поезд вскоре прибыл в город и я вышла на перрон, где меня ждали Ганс с Гретой.

Они обняли меня, давая понять, что всем сердцем со мной в моем горе и мы поехали домой.

Следующие несколько месяцев моей жизни были как братья-близнецы. Я ела, спала, гуляла и непрерывно вспоминала Габриеля. Правду говорят, лишь потеряв что-то, начинаешь понимать, как это тебе было дорого. Так было и со мной. Порой я стояла у окна и уходила глубоко в себя, мысленно общаясь с Габриелем. В такие минуты меня тяжело было вернуть к действительности.

— Дочка, Габриеля не вернешь, тебе жить надо дальше, приди в себя. У тебя скоро малыш родится, тебе о нем думать надо, — Грета изо дня в день повторяла мне одни и те же слова. Я же только молча кивала головой и продолжала жить своей замкнутой в себе жизнью.

За неделю до моих родов в город вернулся Алекс. Он был тяжело ранен под Берлином, долго находился в госпитале и был отправлен домой. Но даже его приезд не мог вернуть меня к жизни в нормальном смысле этого слова.

— Господин фон Рихтер, мы очень за нее переживаем. Она просто съедает себя изнутри. Она как бы находится в коробке с надписью «Горе». Сделайте что-нибудь. Так ведь нельзя. Уже прошло так много времени, а она так и не оправилась от его потери, — жаловалась как-то Грета Алексу.

— Ей надо переболеть это, Грета. Ей никто сейчас не поможет. У каждого свое время восстановления после такой потери. Она очень его любила, — ответил ей Алекс.

«Не любила! Не любила! Я его люблю!» — я стояла за дверью, слушая их разговор, а в голове пульсировала только эта мысль.

— Скоро родится ребенок, — продолжал Алекс. — У нее появится смысл жизни. Тогда она и пойдет на поправку.

Так и случилось. Когда мне после родов вручили маленький сопящий комочек, моего сына, пелена, до сих пор окутывающая меня тяжелыми складками, начала потихоньку спадать.

— Габриель, — прошептала я имя своего сына.

— Вы назовете его как отца? — Грета в умилении прижала ладони к груди.

— Конечно, у него не может быть другого имени.

— Он очень похож на него. Я помню его таким же. Я помогала тогда при родах, и так же держала его, — ответила Грета со слезами на глазах.

Я посмотрела на эту женщину, которая все это тяжелое время была рядом со мной и, взяв ее за руку, сказала:

— Спасибо вам, Грета. Теперь все будет иначе. Теперь нужно жить.

— Да, дочка, нужно, — поцеловав меня в макушку Грета вышла из комнаты.

Через минуту постучал в комнату Алекс, тоже желающий посмотреть на моего карапуза.

— Можно к вам?

— Конечно, проходи, — я была очень рада его видеть. — Хочешь подержать?

— Да я не знаю даже, он такой маленький, — он с опаской посмотрел на сверток.

— Держи, пока он спит, — я аккуратно подала малыша мужчине.

Алекс осторожно взял у меня ребенка, который был чуть больше его ладони и удивленно посмотрел на него, затем промолвил:

— Да ты, парень, копия отец. Надо же.

— Грета тоже так говорит.

— Ну, готовься, мама Катрин, сын задаст тебе жару! Помню я Габриеля в детстве, его мать постоянно была начеку, чего он только не вытворял! И мне всегда перепадало из-за него. Я был его хвостом, куда он, туда и я. — засмеявшись проговорил Алекс и вернул мне ребенка.

— Я на все готова! — обняв свое сокровище улыбнулась я.

Ребенок вернул меня к жизни. Пеленки, распашонки, кормление, прогулки, бессонные ночи, все это так встряхнуло мою психику, что я стала прежней Катей. Благо, Габриель был тогда прав, в нашем городе, удаленном от Берлина, мало что напоминало о войне. Только каждодневные известия по радио об одном за другим поражении Германии на фронте указывало на то, что скоро этот кошмар закончится.

— Хорошо, что тебя так тяжело ранило тогда, — сказала я как-то Алексу, когда мы сидели на берегу реки, пока сын спал в коляске.

— Да уж, спасибо, Катя, — удивленно ответил он.

— Нет, ну а что. Так ты здесь, в безопасности. Хромаешь, правда. Так это мелочи жизни. Главное жив, — продолжала я с кокетливой усмешкой. — Лягушек научился бросать.

— Да ну тебя, — усмехнулся Алекс и бросил камень в воду.

— Нет, не научился, — со смехом констатировала я и швырнула камень так, что он проскакал по воде до противоположного берега. — Слушай, вода