Переночевали, выспались, вышел царь в сад. Прошел немного, глядь — стоит яблоня, новая за ночь выросла, яблочко золотое, серебряное. Выбрал себе яблочко, хотел надкусить.

— Нет, — говорит, — лучше пойду спрошу у жены.

Приходит:

— Ступай, жена, посмотри, какая у нас яблоня явилась.

Она посмотрела:

— Это, — говорит, — не яблоня, а мой первый муж. Возьмите срубите ее и корни вырвите, сожгите ее, а пепел развейте.

Начали рубить; а та служанка ходит кругом, собрала щепок, пришла к речке и бросила их в воду. Яблоню срубили, спалили и пепел развеяли. Переночевали ночь, когда с яблоней покончили. Чаю попили. Взял царь ружье, пошел в сад к реке. Вдруг Олена воду оттуда несет.

— Ступайте, — говорит, — на берег, где мы воду берем, там такая птица, что я отродясь такой не видывала.

Повернул он туда, пришел к тому месту, нацелился, видит — она не улетает. Сбросил он чоботы, подоткнул халат и бредет, чтоб поймать ее прямо руками. Брел, а халат в воде, вот-вот царь до птицы дотянется, а рукой никак не удержит, — перья-то скользкие. Воротился.

— Сниму, — говорит, — рубашку и подштанники, пойду и поймаю.

И побрел он опять к птице. Как ступил, а вода уже по пояс: схватит, но не удержать ему никак. Заманила его птица в воду далеко и вдруг захлопала крыльями, ударилась о берег и обернулась человеком. И ту самую рубашку, что с двенадцатью цветами, которую царь снял, опять на себя надел.

Испугался царь, стоит в воде. А тот и говорит:

— Ну что, сынок, биться будем или мириться? Выходи на берег.

Стоял тот часа три в воде, раздумывал.

— Думай не думай, а из воды вылезай.

Он взял и вышел на берег. А человек его тотчас посек-порубил, входит в комнаты и как крикнет богатырским голосом:

— Здравия желаем!

Она его враз узнала, так и обмерла.

— А, вот ты где, моя душегубка! Поди-ка сюда!

Она не идет, тогда пошел он сам.

— Сколько ты раз меня со свету губила: и царя, и жеребенка, и яблоню? Ты видела, как я людоеда уничтожил, ты ведь рядом со мною стояла? Стояла и клялась, что будешь меня уважать, как мужа. Это ты так мне отблагодарила, что я тебя от смерти спас? Отведите ее в сад.

Вывели ее. Отрубил он ей голову, посек, на куски порубил, сжег, пепел развеял.

Одел Олену в царскую одежду. И к попу венчаться. Обвенчались, а на следующее воскресенье свадьба. Садится он на коня своего на Добряна.

— Неси меня, конь, к сестрам, буду звать их на свадьбу.

Сел, поскакал выше дерева на коне, на Добряне, к сестрам.

Приезжает, здоровается. Уж так рады сестры, и боже ты мой! Не знают, куда его и усадить. Он рассказывает:

— Покончил я с ним и с нею, а теперь со служанкой с первой свадьба. Благодарю тебя, сестра, за твои мудрости-хитрости, а то не вернулся бы я назад. А теперь силу свою, что дали вы мне, назад вернул.

Погуляли, попили у сестер двое суток. Оседлали они своего коня и поехали все в гости к брату на свадьбу. Начался свадебный пир. Всё, что из других царств — цари, короли да и своего какие-то князьки, спрашивают:

— Что это за панночки такие, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке рассказать?

— Это сестры мои, — говорит.

Справили свадьбу, все чужие поразъехались; сестры остались. Погостили еще трое суток одни только сестры. Пьют, гуляют.

— Что ж, Олена, может, и ты нашего брата так же прикончишь, как прикончила та, первая?

— Нет, я крестьянского роду, буду его уважать, как богом положено!

Уехали сестры, а они остались: живут, хлеб жуют и постолом добро возят.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Иван Белодрев

⠀⠀ ⠀⠀

— Ты бы, старый, пошел в кузницу да сделал топор, пошел бы в лес да срубил дуб, вырубил бы чурбанчик и сделал дитятко — вот бы мы им и утешались, все одно как крещеным.

Срубил дед дуб, обтесал чурбан и сделал дитя. Положили его в люльку и утешаются им, как родным дитятком. Вот дед уколыхивает дитя, а старуха богу молится. А оно, дитя это, вдруг и отозвалось:

— Хватит вам богу молиться, пора уж меня крестить.

Они как стояли, так и остолбенели, думают себе: «Как это может быть, чтоб деревянное да вдруг отозвалось?» И давай они думу думать, что с ним делать — посылать ли им письмо куда и звать крестить, или в печке его спалить?..»

Взяли да окрестили, дали ему имя: Иван Белодрев.

А он, Иван этот, растет не по часам — по секундам. Рос Иван не больше шести недель. А потом говорит отцу:

— Начнем, тату, хату, пожалуй, строить, а то у нас плохонькая.

Отец и говорит:

— Что ж, давай будем, пожалуй, строить.

— Тату, ступайте в кузницу и закажите сделать цепь пудов двадцать, чтоб с одного конца было кольцо, а с другого крюк; закажите топор, пойдем в лес, будем деревья рубить на хату.

Пришли они в лес, начал дед топором дуб рубить, а Иван стоит да раздумывает своей головой: «Когда оно будет, пока он дуб этот срубит, на это и дня-то не хватит?» Взял да и окружил цепью дубов, может, с десять, а то и больше, накинул потом крюк на кольцо и рванул, да и вырвал все дубы с корнем!

Взвалил на плечи и понес домой. Принес домой, да как свистнет, как закричит! Как свистнет мужицким посвистом, бабьим покриком! Откуда и мастера взялись! И хату срубили, и посеребрили, и позолотили, и краешки назад заворотили.

Вышел Иган, как глянул — вся хата готова. Пошел тогда в лес к отцу, говорит ему:

— Хватит тебе, старик, клевать дуб тут, словно дятел носом, ступай-ка домой, я уж хату построил, погляди какая.

Пришел старик, смотрит и думает про себя: «Вот это, и вправду, сын!» А Иван Белодрев смотрит на него и говорит:

— Чего это вы, тату, так пригорюнились? Не тужите, веселитесь, ступайте да ложитесь спать в старой хате, а я в новой лягу, какой кому сон приснится, то завтра и пораздумаем.

Утром встали, собрались все уже в