пососу твоей крови, а ты моей, вот мы и породнимся.

— Как же, сестра, если я резать боюсь свой мизинец?

— Чего бояться? А ты немного надрежь.

Вот достает он ножик из кармана.

— Ну, брат, если хочешь, сам режь, а хочешь, я надрежу тебе.

— Режь, сестра, ты, а то я боюсь.

Отрезала она кусочек кожи с мизинца, положила себе в рот и сосет. Держала, держала его мизинец во рту.

— Ну, вынимай, брат, хватит.

— А теперь пососи и моей крови.

Ваял он в рот ее мизинец и начал сосать кровь. Пососал.

— Ну, брат, хватит. Теперь мы будем по крови родные, ты мне брат, а я тебе сестра.

Идут себе, на руки поводья накинули и про разное беседуют. Долго ли, коротко ли шли, а открылась дорога. Идут опять дорогой, долго ли, коротко ли, глядь — косяк коней виден; взором не окинешь, такой большой, нет ему ни конца, ни края.

— Чей это, сестра, такой большой<косяк коней виден?

— Это, — говорит, — брат, мой косяк.

Прошли тот косяк, идут и идут себе, про разные вещи разговаривают. Прошли версты две, опять такое стадо, что и взором не окинешь.

— Чье это стадо, сестра, такое большое?

— Это, — говорит, — стадо мое.

И думает Грыцько своей головой: «Лучше была бы она мне женой, чем сестрой, ведь она такая богатая». А потом спрашивает:

— Чьи это степи, что ехал я десятеро суток, а не нашел ни тропы, ни дороги, ничего, пока вдруг тебя не нашел?

— Это, брат, всё мои степи.

Ну, идут опять, беседуют себе. Миновали стадо версты в две. Открывается такая отара овец, что и взором не окинешь.

— Сестра, чья это отара? Она такая большая, что и взором не окинешь.

— У меня, — говорит, — таких отар пятьдесят тысяч.

Прошли отару, идут себе дальше. Виднеются вдали большие деревья.

— Что это там за большие деревья?

— Это, брат, мой сад, там за деревьями мои хоромы.

Вот недалеко, верст пять прошли.

Идут себе, беседуют; она расспрашивает, из какого он царства да как ехал и откуда он родом.

— Мой отец, — говорит, — был богач, я из такого-то царства. Да вот уехал я и попал прямо сюда.

Подходят они к ее дому, оградою дом окружен, а дома все в три яруса, красками разными покрашены, всякой резьбою украшены, зелеными, черными, разными красками. Подходят к воротам: отворяет ворота сестра. Отворила, вошли, затворила. Отвела коня на конюшню. А там конюхи, и говорит она им:

— Поставьте коня в стойло, кормите его хорошенько.

Берет брата за руку, пошли в комнаты. Входят, а там одиннадцать панночек за столом сидят пьют. Здороваются.

— Здравствуйте, панночки!

— Здравствуй, молодец!

— Нет, — говорит, — это не молодец, зовите его братом, он по мне и вам братом приходится.

Посадили его за стол, давай пить, гулять. Уж очень они ему рады, не знают, чем его и накормить, где его и усадить.

— Пойдем, — говорит, — брат, в мой сад на прогулку.

Пошли в сад на прогулку по первой дорожке. Прошли по первой дороге гона два, глядь — лежит поперек дороги железная кочерга. Переступила она через нее и просит брата:

— Возьми кочергу, убери с дороги, она мне надоела: как иду, то все спотыкаюсь.

Взялся он за кочергу, никак и с места не сдвинет, такая она тяжелая.

— Э-э, — говорит, — какая у тебя слабая сила! Как же это ты по свету ездил с такой слабой силой?

— Мне, сестра, ни с кем не случалось биться, вот у меня и сила такая. Такая, как бог дал.

Переступили через кочергу, пошли по саду, по всем дорожкам. Погостил он у сестры дней десять. Опять пошли в сад на прогулку по той дороге. Опять лежит кочерга.

— Прими, — говорит, — брат, кочергу, хотя бы с дороги.

Взялся он, да никак с места не сдвинет. Пошли по саду, погуляли, входят в комнаты. И стала она сестер просить, чтоб дали ихнему брату такую же силу, как у них.

И сели тотчас все двенадцать прясть чистый лен. Ссучили нитки по две, и давай сразу основу сновать, да на кросна накладывать и ткать. Наложили, выткали, и двенадцать цветов золотых на рубашку нашили. За одну ночь всё сделали: и напряли, и соткали, и сшили, двенадцать цветов золотых нашили — двенадцать сил богатырских ему дали. Разбудили его, надели на него рубашку эту. А тут и светать стало. Погуляли немного, давай чай пить. Попили, поели:

— А пойдем, брат, в мой сад еще на прогулку.

Идут все двенадцать. Дошли до той кочерги, — лежит кочерга поперек дорожки.

Берет он ее за конец. Как схватил, как бросил кочергу, так выше дерева и взлетела она.

— Спасибо тебе, брат, — говорит сестра, — что ты кочергу с дорожки убрал: мне она надоела, позабуду — и все об нее спотыкаюсь.

Побыл он еще дней десять.

— Ну, сестра, — говорит, — пора мне от вас уезжать.

— Куда же ты поедешь?

— Да куда бог пошлет.

— Хочешь, я тебя женю? У меня всего вдосталь — и земли много и скота хватит.

— Нет, — говорит, — спасибо, сестра, не хочу.

— Ну, что ж, ты уезжать от меня задумал, а у тебя и коня-то хорошего нету.

— Нет, конь мой очень хорош.

— А погоди-ка, брат, испытай своего коня.

Пошел он на конюшню и давай гладить коня. Погладил по спине ладонью, так на колени конь и присел; не выдержал руки его.

— Что ж, и вправду не годится мой конь, — говорит он сестре.

— А я ж тебе говорила, что он не годится.

— Ну, а где ж, сестра, добыть мне коня?

— Да ты ж видел у меня много коней, выбирай любого.

Тотчас вышла, свистнула богатырским посвистом — ревет земля, гудит, табун коней в две тысячи прямо в загон так и летит. Весь вошел в загон. Она взяла и закрыла ворота.

— Теперь, брат, иди выбирай себе коня, какого знаешь.

Пошел он в загон и давай коней выбирать: а они брыкаются; взял он за гриву — конь и упал, взял за ногу — конь упал; сколько коней перебрал, а всё ни один не годится. Выходит он и говорит:

— А плохие у тебя кони, сестра, никуда негожие.

— А негожие, так надо выпускать.

Взяли выпустили коней. Свистнула богатырским посвистом второй раз — бежит второй табун прямо в загон. Заперла она и тех.

— Ну, ступай, брат, еще коня себе выбирай.

Пошел опять выбирать, и сделалось в загоне топкое болото. Выбирал, выбирал, выходит:

— Сестра, утомился я, никак не найду себе коня.

— А ты,