другой город, найдем работу, все смирятся. А потом через года четыре баллотируюсь снова!

— Несомненно. Даже пытаясь сбежать, ты не можешь отказаться от политического будущего? — вздрагиваю от голоса отца, который появляется в проеме балкона уже в свадебном смокинге. — Артур, спасибо, что позвонил.

Скотина ты, Артур. Еще жопу отцу моему вылежи.

Артур кивает, бросая на меня взгляд, полный сочувственного презрения, и уходит. А отец, закуривая, садится на его место. Долго молчит. Так долго, что не выдерживаю я.

— Все не то, пап. Я хотел добиться власти, чтобы найти ее, понимаешь? Такой был план изначально. И ты, ты обещал мне помочь. Посмотри на меня! Может ну ее, эту политику? Может быть, мое место не на арене цирка?

Его лицо не меняется. Только чуть поднимается уголок рта, а глаза теперь направлены на меня.

— Верно. Но ты вызываешь доверие, и у тебя высокие рейтинги. Мне доверяют не так…

— Потому что нечего участвовать в махинациях вместе с замом губернатора. Ты рад этому браку. Но я не могу быть таким, как ты!

— А тебе и не надо, сын. Ты такой, какой есть. И твою излишнюю эмоциональность всегда можно направить в нужное русло.

— Для речей, — кривлю губы, а он снова кивает. Робот, блин. — Я не хочу быть твоей обезьянкой. Я устал быть народной надеждой. Может быть, я просто жить хочу. Как все!

— Тут только одна проблема. Ты не сможешь как все… Ведь не я тебя тянул в это. Это было твое решение, твое желание. А почему? Ты забыл, почему? — не понимаю, о чем он толкует. — Ты обожаешь купаться в лучах внимания и славы. Первые места. Медали. Спорт. Ты рвался во всем быть первым, потому что хотел, чтобы я тобой гордился?

— Да!

— Нет, Никита. Я тобой бы и так гордился. Тебе нравилось побеждать, во всем становиться первым. Поклонники и аплодисменты. Все, что ты делал, ты делал не только из расчета на Алену или фантазии о ней, и даже не из желания быть мною. Ты всегда жаждал быть в центре внимания. Тебе просто необходимо, чтобы тебя хвалили и восхваляли. А знаешь, почему ты так на Алене своей завис?

Вопрос… Потому что думал о ней пятнадцать лет. Потому что просыпался с мыслью о ней, засыпал. Потом что…

— Потому что она красивее всех, кого ты видел. И во внешних данных ей действительно нет равных. А ты любишь все самое лучшее…

— Ты думаешь, я настолько поверхностный?

— Ты мужчина. А мы любим глазами. Но даже не это самое главное. Главное то, как она на тебя смотрит.

— Как, — пытаюсь вспомнить ее взгляд и кроме того, что я в нем привычно тону, на ум ничего не приходит.

— Все мы видим в тебе птенца, которому только стоит взлететь. А она видит орла, Бога, если хочешь. Ты спас ее, ты вытащил ее из дерьма. Но она не знает тебя, и сама суть тебя и твое желание быть в центре внимания ей противны.

— Хватит, — слушать не хочу. Правда все, но слушать не хочу! — Ей противно, что я люблю быть в центре внимания?

Ерунда, но отец кивает.

— Ей нужно спокойствие, меньше всего ей хочется быть на виду. Меньше всего ей хочется давать возможность неприятелям нарыть о ее прошлом информацию. Чтобы выставить ее шлюхой снова. Ей это не нужно. Она, даже при всей своей силе духа, не выдержит позора. А ты не выдержишь прозябать в глуши и работать просто архитектором. Ты хочешь внимания. Там, — указывает он в город. — Ты светишься! Ты вдохновляешь! Зажигаешь сердца! Даришь радость. А с ней всего этого не будет.

Зарываюсь пальцами в волосы, хочется оглохнуть, потому что каждое слово гвоздь в гроб моего желания сбежать с Аленой. Черт, я ведь был уверен, что он начнет говорить об ответственности, о Наде и тех ожиданиях, что на меня возлагаются. А он, черт, пошел с козырей. Без возможности отбиться.

— И теперь спроси себя, на что ты готов ради Алены. Чтобы загладить вину, которую ты ощущал все эти годы? За свое поведение в последние две недели. Ведь ты, как и многие, понял, что она лишь выживала. И если продавала себя, то не потому что хотела хорошей жизни. Так на что ты готов?

— На все, — сглатываю ком, ощущая, как грудь разрывают агония и жар. На все…

— Вот и подумай, к чему она действительно стремилась все это время. Всю свою жизнь.

— Быть свободной?

— Нет! Она стремилась к безопасности! Чтобы никто, никогда не припомнил ей прошлой жизни. Твоя мать впадает в истерику, если речь заходит о прошлом. А с ней не было и половины того, что пережила эта девочка. Отпусти ее, сын, и иди к славе. Туда, где тебе место. Туда, где не место Алене. Любишь ведь ее? — давит он последним и самым весомым аргументом.

— Люблю, — страшное слово, рядом с которым эгоизму нет места.

— Тогда сделай все, чтобы свое прошлое она забыла навсегда.

— Я ее прошлое, — сглатываю ком, ощущая, как по щеке бежит скупая слеза.

— И это тоже. Так или иначе, ты будешь связан с каждым плохим воспоминанием. Пора дать ей шанс запастись новыми. Без тебя.

Голова начинает нещадно трещать, внутри будто рушится стеклянный замок, по щекам влажные дорожки, а тело немеет от страха больше никогда не коснуться нежной кожи. Но страх высоты я преодолел, пора преодолеть страх потерять Алену. Ради нее. Ради себя. Ради всех нас.

Алена…

Выходя с балкона, сразу замечаю на диване костюм.

На мгновение прикрываю глаза и, вздыхая, иду в душ. Там можно сказать, что по щекам течет вода и не важно, с чем она смешивается. Там вой можно списать на гудение водопроводной трубы. Там можно еще раз вспомнить, как любила мочалкой Алена намыливать мое тело после трудового дня. И можно забыть, как планировал сделать это ежедневным ритуалом. Там в зеркале можно увидеть глаза, в которых нет больше блеска. Только холодная решительность. Алена ведь сама все сказала. Может быть, пора прислушаться к тому, что она действительно хочет. И к тому, что действительно нужно мне.

Иду одеваться и вздрагиваю, когда вижу звонок Алены. Одно ее слово. Всего одно слово, что она готова быть со мной. Всего одно. И я бы стал настоящим эгоистом и заставил бы ее пройти весь позор, но стоять рядом со мной на политической арене. Но Алена сказала свое слово, а я больше не должен думать только о себе.