я твой видос видел! Я тебя видел! А у тебя там танк был в репортаже, ты его Т-55 назвал, а это ж Т-62».

А потом… А потом, ежели придется рухнуть под ноги второму оператору, непременно посетуют, что вышел не туда, упал глупо, греб неправильно. Криво как-то. По направлению к стене. И пуля, и гемоторакс. И видос какой-то короткий.

№ 3. Сквозь мутное стекло

Я, признаться, не помню, как мы входили в Углегорск в начале февраля. Не помню и зачистку, которую снимал, поминутно вынимая из камеры и запихивая во внутренний карман куртки стремительно садившийся на холоде аккумулятор. Но я помню две сцены, и поныне примиряющие меня с глупостью моей и неистребимой верой в то, что смотрим мы на мир «как сквозь мутное стекло», не желая и не стремясь видеть тщету наших стремлений.

Я не знаю, как звали того украинского майора, надвое развалившегося вдоль дорожки, что вела ко входу в особняк из розового кирпича за кирпичным же забором. В особняке находился то ли штаб, то ли командный пункт. Служил майор в 26-й артиллерийской бригаде из Бердичева. Одна половина майора, пытавшегося добраться до подвала во время обстрела, лежала правее тропинки, примяв берцем записную книжку и пробитый насквозь магазин АК. Другая же половина, исторгавшая во время последнего рывка то ли молитвы, то ли матюги, покоилась слева, разведя чуть согнутые руки в некоем подобии жеста, обычно выражающего смирение…

«Ну что ж теперь поделаешь!» — разводили руками полмайора.

И никому из только что зачистивших дворы и закоулки ополченцев не было дела ни до первой половины, ни до второй. Единственным существом, проявлявшим интерес к мертвому артиллеристу, был серый кот, с аппетитом выедавший мозги из раскроенного офицерского черепа. Я снимал. Ни страха, ни отвращения, ни удивления не чувствовал я тогда. Увидев запретное, глаза твои не сообщают мозгу истинное содержание картинки. Они фиксируют ее, подобно матрице камеры. Только через месяц после возвращения из командировки майор этот на пару с котом крепко утвердились в моих снах. Не любой ли на моем месте снял бы это мелкомасштабное буйство природы, пробудившейся по воле случая, раскрывшей передо мною свое хтоническое нутро?

А второй эпизод случился через десять минут после выхода из того дворика. Я и теперь всякий раз вспоминаю то прошитое осколком крыло БМП, нависавшее над грязной гусеницей. «Бэха» ополченцев, только что прогнавшая взвод противника в район шахты, вернулась к блокпосту у перекрестка. Остывающий двигатель еще дышал паром. На машину падал ленивый снежок, тая в маленькой красной лужице, скопившейся у стыка крыла и корпуса. Смертная патока жидкими бусинками часто капала на грязную гусеницу, и не было сил отвести глаза от красного ручейка. Кровь все капала и капала, а я смотрел и смотрел. Кто сидел на броне, обуреваемый яростью атаки? Сколько было лет бойцу, срезанному с брони осколками мины? Не ведаю.

Ополчение взяло Углегорск и двинулось на Дебальцево, захлопывая котел со всем, что в нем варилось. Много ли информации в отснятом материале? Да нет там никакой информации. И снято криво, без учета композиции, без чувства кадра… Много ли толку от капель крови на черном снегу или от фотографии майора, чей мыслительный аппарат стал рационом безымянного кота? Никакого.

И красоты, разумеется, никакой. Только кровь и грязь, смерть и война.

№ 4. Горький кофе на похоронах

(Иракский Курдистан, октябрь 2015 г.)

…Танкисту оторвало голову. Стальной тридцатикилограммовый бочонок, под завязку набитый гексогеном вперемешку с болтами и гайками, ухнул по звонку на старый мобильник, служивший дистанционным детонатором. Бризантная туча вспухла над обочиной, и во все стороны понеслись гигантские огненные шмели. Мехвод не успел пригнуть голову, торчавшую из люка, и через мгновение, уже обезглавленным, провалился в жаркую темень заброневого пространства.

Т-55 громко рыкнул и заглох. Пока пыль, взметнувшаяся фонтаном, серым мелкодисперсным облаком накрывала замершую колонну брони и «техничек», молодой стрелок вывалился из башни и заметался вокруг танка. Вдоль колонны уже неслись две машины медиков, покрытые, ради маскировки, ровным слоем мокрой грязи. Я не помню, как выскочил из-за руля машины и понесся сломя голову вслед микроавтобусу с красным полумесяцем на борту. До танка было метров 300, не больше. Пока бежал, матерясь под тяжестью бронежилета и рюкзака с техникой, искренне надеялся на лучшее. Может быть, смогу как-то помочь, если надо — дать пачку «Селокса», помочь погрузить… Все напрасно.

Пока я бежал, убитого мехвода успели достать и погрузить в микроавтобус. Метавшийся вокруг онемевшей машины стрелок вдруг стремительно взлетел на башню и пропал в люке. Харизматичный офицер медицинской службы, похожий на Алена Делона, молча кивнул в сторону танка и провел раскрытой ладонью перед глазами, одновременно закрыв веки. Мол, все… Кровавый пунктир, быстро мешавшийся с мелкой пылью, протянулся от брони до задних дверей микроавтобуса.

Неожиданно, с каким-то резким, щелкающим звуком открылся аварийный люк танка, находящийся под днищем, и на побитый асфальт полилась темно-красная струя, послышался скребущий звук. Ни экипаж, ни другие бойцы не произнесли ни слова. Кровь на жаре в танке уже через пару часов превратится в смердящую лужу, и то, что еще двадцать минут назад было живой материей, теперь стало грязью, которую нужно убрать…

Колонна встала, и медики быстро организовали привал. Появилась бензиновая горелка, термосумка, полная пластиковых бутылок с ледяной водой, белые одноразовые контейнеры с рисом, банки с фасолью и пакеты со свежими лепешками. Все это — буквально в десяти метрах от танка…

Я присел на асфальт и как завороженный смотрел на красный ручеек, протянувшийся от гусениц к обочине. В двухстах метрах за нашими спинами горела какая-то глиняная деревня с непроизносимым названием. Несколько столбов черного дыма встали над россыпью домиков с плоскими крышами…

Молодой врач (как оказалось позже — анестезиолог) подошел ко мне и на хорошем английском спросил, хочу ли я кофе.

— Да… Спасибо!

— Давай к нам! В тени всяко лучше, — сказал медик и доброжелательным жестом указал на тень под бортом микроавтобуса.

— Откуда? Француз?

— Нет, русский.

— Ого! Я русских здесь никогда не видел. А вот и кофе!

Врач протянул мне маленький бумажный стаканчик. Кофе было мало, на самом дне. Напиток пах то ли чабрецом, то ли анисом.

— Хороший кофе, — сказал я, одним глотком втянув в себя содержимое миниатюрного сосуда. — Только горький.

— Так надо. По-другому не пьем, — грустно, будто сожалея о моей неосведомленности, пояснил собеседник.

— Вы же кофе вообще не пьете. Чай в основном.

— Чай, да… А кофе в