Она потерлась носом о его ухо и тихонько усмехнулась:

– Вспомнила во сне, как ты мне колготки покупал. Все с мамами, а со мной ты! Важный такой, краснеет, продавщица со смеху покатывается, глазки ему строит, а он пыхтит, выспрашивает. Анализирует! И ведь самые лучшие выбрал. И колготки, и…

– Этого не надо! – поспешно перебил он. – Это, слава богу, ты уже давно сама покупаешь.

– Спасибо тебе, родной.

Ее по-прежнему знобило. Егор снова было дернулся к аптечке, но Аня мягко его удержала:

– Включи лучше горелку.

Вскоре в палатке стало жарко как в бане. Стянув с себя комбинезон, Егор забрался под свое одеяло. К нему тут же нырнула горячая ладошка, аккуратно его ощупав, а следом и ее хозяйка. Она дрожала, и на это раз сильней, чем прежде. Егор попытался вскочить на ноги, чтобы бежать за помощью, но Аня вцепилась в него мертвой хваткой.

– Не уходи! – Она задыхалась. – Только не уходи…

Она пыталась подползти к нему поближе, и в тот момент страх потерять ее едва не лишил Егора рассудка. Он рывком поднял ее с земли, и она судорожно в него вцепилась. Накрывая ее одеялом, он крепко прижал ее к себе и ошеломленно замер: на ней не было одежды. Вообще никакой. Его потрепанная нижняя сорочка расстегнулась, и он чувствовал своей кожей ее горячее как уголь тело.

Егор судорожно попытался высвободиться, но это было все равно что оторвать от себя с мясом вцепившегося клеща. Анька вжалась в него, словно пытаясь залезть ему под кожу. Ее бил такой озноб, что она не могла толком вдохнуть, и хрипела с каким-то страшным присвистом, хватая воздух открытым ртом и стуча зубами, как пулемет. К тому времени, когда лихорадка пошла на спад и с Аньки ручьями потек холодный пот, Егор чуть не тронулся умом. Прижав к себе ослабевшее тело, он лежал на полу и, укачивая ее как ребенка, впадал время от времени в тяжелое забытье.

Так они и лежали, прижавшись друг к другу, и он чувствовал все ее тело своим. Чувствовал ту сумасшедшую нежность, с которой она целовала его лицо, ее дыхание и губы на своих губах. И на него накатило счастье, невероятное счастье, какого он не испытывал ни разу в жизни. Через мгновение оно сменилось ужасом.

Едва сдерживая себя, чтобы не заорать во весь голос, Егор оторвал от себя племянницу и дрожащей рукой нащупал светильник. В неверном свете газовой горелки он увидел то, чего и боялся: в безумном пожаре девичьих глаз весело отплясывали крупные черные кляксы. Она стояла перед ним на коленях, совершенно голая, без всякого стыда, и когда он отшатнулся, приподнялась и обхватила его лицо руками.

– У меня ж, кроме тебя, никого на целом свете! – Голос Ани дрожал. – Что ж ты меня отталкиваешь?

Глаза ее наполнились слезами.

– Господи, да ты ж для меня всегда свет в окошке был! Ну какой же ты дурак! Я же помню, как ты меня из детдома забирал. Как Тоська, стерва твоя, тебя поедом ела, а ты мне три года простыни мокрые менял каждую ночь после этой богадельни.

Она уткнулась лицом ему в грудь, задыхаясь от слез, как ребенок.

– Тебя ведь никто, как я, не любил. Я ж только из-за тебя сюда поехала. Чтоб рядом быть! – Она гладила его руки, отчаянно пытаясь заглянуть ему в глаза. – Все что хочешь для тебя сделаю, только не гони. Ну не гони…

Анька плакала так горько, что сердце у него едва не разрывалось от жалости. Детские страхи, удесятеренные неведомой силой, пропитавшей это место, превратились для бедного ребенка в кошмар. И ребенок готов был на любые крайности, только бы удержать рядом собой единственного близкого человека. Еще мгновение, и она крепко обвила его тело своими длинными голыми ногами и жадно впилась ему в губы. Кровосмесительный ужас на миг остановил его сердце, а когда оно снова забилось, полуголое животное в палатке мало напоминало прежнего Егора.

Оно с подозрением посмотрело на прильнувшую к нему юную самку, схватило ее за горло, оторвало от себя и принялось обнюхивать. Через несколько мгновений существо с удивлением и страхом отпихнуло ее от себя и попятилось, а когда настырная самочка вновь попыталась запрыгнуть на него, наотмашь приложило ее так, что та улетела в другой конец палатки и свалилась там без чувств. Существо переступило через распростертое на земле тело и выбралось из палатки. Там его уже ждали.

Сильная рука, схватив его за шею, пригвоздила к земле. Сверкнули пронзительные зеленые глаза, и голос Мельниченко крикнул у него над ухом:

– Анну держи!!

Люди, выскочив из палаток, остолбенело смотрели, как Волк жестко заматывает в одеяло безумную голую фурию, в то время как Андрей вяжет на земле беснующегося в ярости Егора. И даже после того, как биохимика с племянницей растащили по разным палаткам, они еще долго и страшно кричали, так что весь лагерь не мог уснуть.

Глубокой ночью они наконец замолчали, провалившись в беспамятство. Мельниченко, отправив отдыхать смертельно уставшего Волка, все еще сидел на улице, пытаясь осмыслить произошедшее, и даже не обратил внимания на подсевшего к нему Гроху.

– Аня совсем плоха, – сказал Семен. – Как старуха. Угасает на глазах. И Егор…

– Ему плохо, потому что ей плохо, – рассеянно проговорил Андрей. – В себя пришли?

– Да вроде…

– Помести их в одну палатку – ей станет легче.

Гроха тут же ушел и вернулся обратно минут через десять.

– Обнялись. Лежат, плачут. – Глаза у него подозрительно блестели.

Андрей молча кивнул. Было видно, что эти двое уже не вызывают у него беспокойства: он знал, что это самый легкий случай за ночь. Что-то другое тревожило его все сильней, так что он не находил себе места. Мельниченко обошел лагерь, заглянул в каждую палатку, но ничего опасного не нашел, а беспокойство уже переходило в панику. В тот момент, когда Гроха, видя его нервное состояние, открыл было рот, чтобы как-то его ободрить, ночь взорвалась страшным женским криком. Насмерть перепуганный Семен бросился со всех ног к Аниной палатке.

– Куда?! – Андрей поймал его за шиворот. – Это не Анна!

Посреди холодного ночного сумрака тряслась в ужасе Антонина. Свет фонаря выхватил перепачканное кровью лицо с широко распахнутыми глазами. Она подняла руки, залитые по локоть кровью, и закричала так страшно, что мужчины отпрянули от нее. Бешено закатились покрытые черной пленкой глаза, и, отшвырнув от себя зазевавшегося Семена, она ринулась в ночную степь. Никто не рискнул броситься за ней следом, да это было и не просто: сухонькая пожилая женщина неслась как скаковая лошадь.

– Чья это палатка? – раздался охрипший спросонья мужской голос: на крик прибежал Волк.

Легкий ветерок шевелил полог палатки.

– Барта. – Андрей осторожно потянул входной клапан, и свет фонаря, проникнув внутрь, заиграл чем-то алым на матерчатом полу. – Ах, бл..!!

Они вломились туда, скользя в луже крови. На полу, безвольно раскинув руки, лежал англичанин. Рваные раны зияли на его посиневших кистях, из которых все еще сочилась кровь. Запах в палатке стоял, как на бойне. Поскальзываясь на тягучей красной массе, они спешно вытащили раненого на улицу.