остановит меня под мрачной тенью?

Когда перенесусь в священные леса?

О музы! сельских дней утеха и краса!

Научите ль меня небесных тел теченью?

Светил блистающих несчетны имена

Узнаю ли от вас? Иль, если мне дана

Способность малая и скудно дарованье,

Пускай пленит меня источников журчанье,

И я любовь и мир пустынный воспою!

Пусть Парка не прядет из злата жизнь мою

И я не буду спать под бархатным наметом;

Ужели через то я потеряю сон?

И меньше ль по трудах мне будет сладок он?

Зимой — близ огонька, в тени древесной — летом,

Без страха двери сам для Парки отопру;

Беспечно век прожив, спокойно и умру.

ФИЛОМЕЛА И ПРОГНА[21]

              Когда-то Прогна залетела

От башен городских, обители своей,

              В леса пустынные, где пела

                    Сиротка Филомела;

                    И так сказала ей

                    Болтливая певица:

              «Здорово, душенька сестрица!

Ни видом не видать тебя уж много лет!

                    Зачем забыла свет?

              Зачем наш край не посещала?

Где пела, где жила? Куда и с кем летала?

                    Пора, пора и к нам,

                    Залетом, по веснам;

              Здесь скучно: всё леса унылы,

                    И колоколен нет».

                    — «Ах, мне леса и милы!» —

                    Печальный был ответ.

«Кому ж ты здесь поешь,— касатка возразила,—

                    В такой дали от жѝла,

              От ласточек и от людей?

Кто слушает тебя? Стада глухих зверей

                    Иль хищных птиц собранье?

Сестра! грешно терять небесно дарованье

                    В безлюдной стороне.

              Признаться... здесь и страшно мне!

Смотри: песчаный бор, река, пустынны виды,

              Гора, висяща над горой,

              Как словно в Фракии глухой,

На мысль приводят нам Тереевы обиды.

                    И где же тут покой?»

— «Затем-то и живу средь скучного изгнанья,

                    Боясь воспоминанья,

                    Лютейшего сто раз:

                    Людей боюсь у вас»,—

              Вздохнув, сказала Филомела,

Потом: «Прости, прости!» — взвилась и улетела

                    Из ласточкиных глаз.

А.Н. Нахимов

СВИНЬИ И ЯГНЕНОК

Ягненку погулять без матери случилось,

И горе страшное бедняжке приключилось:

Увяз в болоте он; барахтаяся там,

   Блеял о помощи к свиньям,

Что в тине нежились, в серали, как султан.

Расхрюкалося вдруг Эпикурейцев стадо;

Не помогать оно — упреки делать радо:

   «В какую ты забрел, бесстыдник, грязь?

Вот молодость, увы! к чему приводит вас!

А если б пожилым скотам повиновался,

Тогда б, молокосос, в беду ты не попался.

Каков ты прежде был? — Как свинка бел, пригож,

Теперь же — посмотри: ну на кого ты схож?»

Так мудрецы сии Ягненка укоряли;

Но между тем они того не примечали,

Что сами глубже все в болоте погрязали.

Всяк скажет, кто сию (уж какова ни есть)

          Изволит басенку прочесть:

Бывают и у нас наставники такие —

Всем проповедуют, а сами не святые.

ЖИВОПИСЕЦ

Был живописец славный,

Рафáилу в искусстве равный

И очень, очень не дурак;

Но сердцем жалкий был простак:

Уж до того он совести держался,

Что даже знатным льстить боялся!

А кто сие почтет за грех?

             Спросите вы у всех.

Сей добрый человек хотел себя прославить,

И чем же? Вздумал он представить

     Пороки все и глупости людей.

Судя по мастерству, он сущий чародей:

Нельстива кисть его что ни изобразила,

             Одушевила.

Картину кончивши, тотчас

Он выставил ее народу на показ:

             Но лишь ее узрели,

             Кокетки обомлели,

        У плута волос дыбом стал,

             Лжец трепетал,

        Грызть ногти начал скряга,

        Грозил указами сутяга,

Кобенился пред живописцем франт,

И Катилиною назвал его педант.

     Пылая в сердце мщеньем,

Порочные кричат художнику с презреньем:

             «Ты пасквиль написал,

             Честь нашу обругал;

В картине сей хотел смеяться ты над нами».

             «Бог с вами! —

        Художник отвечал: —

Я глупость и порок изобразить желал,

А вас не трогал я, да я вас и не знал:

Уродов можно ли вам сравнивать с собою,

     Когда красавцы вы душою?»

Но мастер сей не мог себя тем оправдать;

Хоть умные его взялися защищать,

        Но их немного было,

И все витийство их глупцов не убедило.

Художник отдан был под суд,

Который сжечь велел его прекрасный труд.

Так будет всякому, кто только дар имеет

     И льстить пороку не умеет.

ПАРИК И БОЛВАН, НА КОТОРОМ ЕГО РАСЧЕСЫВАЮТ

С плешивой знатности когда парик снимали,

То самый сей парик болван носил.

     «Уж то-то, чаю, вы сегодня рассуждали? —

           Болван у Парика спросил.—

Ведь много, думаю, у знатности рассудка?»

     «Как у тебя, дубового отрубка».

МОСЬКА И СОБАКА НА ПРИВЯЗИ

«Ах! сжалься надо мной, сиятельная Моська! —

Любимцу барскому Пес старый говорил.—

Весь век усердно я на привязи служил.

Смотри! изранена дубиной грудь геройска;

Я ужас был всегда для здешних всех воров,

Я был прямой слуга, не из числа льстецов!

Воззри! премудрый Мопс, на многие заслуги,

На дряхлость лет моих, на слабость и недуги:

Доставь в награду мне, почтенный мой патрон,

Хоть каплю молока».— «Да где такой закон? —

С презреньем временщик речь псову прерывает.—