Да! Чуть не забыл Нестерова. Его «Пустынника» и «Отрока Варфоломея».

Ну, а я отправлюсь сейчас на озеро. Стоят хорошие дни. Расчистим с ребятами метров пятьдесят от снега, погоняем…

Отец заболел. Позавчера на уроке в Валькином классе остановился, не закончив фразы, сел и уставился невидящими глазами. Девчонки сначала опешили, потом подскочили, начали тормошить, а он — как застыл. Бледный был очень. Кто-то побежал за завучем. Вызвали врача. Часа три пролежал в учительской на диване, потом сказал, что пойдет с Валей домой. Плелись долго. Сразу лег. Не встает. Даже не курит. Глаза все время прикрыты, как будто спит. Но я вижу — не спит.

Как думаешь, отлежится? Врач сказала — спазм сосудов головного мозга.

Жалко мне его, Аня. Жизнь у него не очень-то задалась. А с другой стороны, тетка рассказывала, до войны лучше его во всей области не было учителя. Даже из других городов к нему приезжали. И носились с ним. И лекции он читал. О Пушкине, о Маяковском. Ребята, как завороженные, на его уроках сидели.

Маман он не терпит. Непонятно, как они нас-то нажили… И она, конечно, ему тем же платит.

Сейчас опять ходил на него посмотреть, а Вовка, шельмец, за мной тоже потихоньку крадется. Дед открыл глаза, увидел Вовку и, конечно, заулыбался. Теперь они там вместе что-то обсуждают.

Весна прислала своих гонцов — подснежники. Недавно вычитал, что подснежниками в разных краях называют совсем различные цветы. Главное — чтобы первыми после снега появились. Наши — большие, мягким пухом покрытые. Говорят, одни из самых красивых.

Завтра, если отцу станет легче, схожу на сопки: для тебя и для него наберу. Он ведь очень цветы любит.

Что-то не понял историю с хозяйкиным хахалем. Значит, будучи в подпитии, попросил тебя сбегать за папиросами, а ты, оскорбленная в лучших чувствах, побежала не за папиросами, а жаловаться юристам Коле и Алеше. Те, как истинные поборники права, без суда и следствия выкинули хахаля на мороз для проветривания. Так, ясно: обидели маленькую девочку Анечку. Слушай! А сама ты не могла послать этого мужика куда следует? Обязательно нужно было жаловаться? Зря ты так от жизни отгораживаешься — ведь и не такое еще может случиться. Извини, Аннушка, за тон. Только я, наверно, прав, хотя и сам часто срываюсь. На днях один парень — ты его знаешь, поэтому не буду называть, — подходит на перемене, а я что-то задумался. Подходит и говорит: «Брось ты, Серега, эту хандру. Пойдем лучше сегодня к…»

Я спокойно его выслушал, а потом так медленно, с расстановкой дал ему в ухо. И мирным тоном говорю: ты, конечно, сходи сегодня к, а я уж повременю.

И знаешь, странно — он не обиделся.

Анютка! Родная! Как же я по тебе соскучился. Вот сжал бы сейчас так, что ребрышки хрустнули…

Не бойся — я всегда жалел тебя. Думаю — терпит, терпит, а потом и разревется.

Только что явилась с работы маман. В бешенстве. А так как с отцом у них сейчас, по-моему, вообще нет никаких отношений, митингует передо мной и теткой.

Сыплет все на Кузмичева — директора механического завода. И то не так сделал, и это не выполнил, а ей отвечать. А что ей, собственно, отвечать? Сам Кузмичев и ответит.

Придирается, видно, к Кузмичеву, потому что он в основном на гидролизников работает. Бронислав Брониславович говорит, что делает он такие вещи, какие не под силу и другому столичному заводу. А еще, наверно, потому что года два назад Кузмичев здорово осадил ее: не понимаешь в деле — не лезь. Ну а ты ведь знаешь маман: она — да не понимает… А что ее пять классов гимназии? Пишет она, правда, грамотно, но в технике ни черта не смыслит, в медицине — тоже. А ведь лезет… Говорит, служба такая. Но, если служба — нужно учиться.

Бронислав Брониславович, как член исполкома, вступился за Кузмичева и дал матери по мозгам. Вот она и взбесилась. Пыхтела весь вечер. Ничего! Может, потише будет. А то зараза эта, Серафима, льет бальзамчик на ее и без того раздутое самолюбие. Сил нет смотреть.

Не дописал вчера, а сегодня побывал у твоих. Оказывается, маман и Бронислав Брониславович сцепились вчера не только из-за Кузмичева. Завод сдает дом на шесть квартир. Все давно распределено. Мать требует одну для завгорторготделом, а она предназначена для старшего аппаратчика и старшего варщика — по комнате. Бронислав Брониславович их уже пригласил откуда-то. Люди едут. Маман орала, что он должен был согласовать этот вопрос с исполкомом, что на эти должности можно было поставить кого-нибудь из местных.

Нет! Абсолютно не понимаю ее. Даже мне, сопляку, ясно, что дело делать могут и должны только профессионалы.

Анют! А у нас весна! Я уже два раза побывал на наших камушках. Сейчас отправлюсь знаешь куда? Ну, не ругай. Вижу, вижу, как ты хмуришься. Потом лоб разглаживается, а в глазах появляются маленькие бесенята. Очень люблю я тебя в такие минуты.

Мне же необходима разрядка. Поэтому еще раз — за футбольную команду «Спартак».

Отцу уже лучше — с Вовкой гуляет. Но с работой пришлось расстаться. На пенсии. Шестьдесят пять исполнилось… Тебе шлет привет и желает успеха в литературоведческих изысканиях.

Сегодня праздник — девятое, а у меня настроение совсем не праздничное. Ноги здорово болят, досталось вчера. Но с «Большевиком» сыграли 2:1 в нашу пользу.

Ань! Не хочу оправдываться. Да, действительно, как пишет Люська, был на вечере и танцевал с Валентиной. Ну, а с кем же я должен был танцевать? Искать новые знакомства? Мы же с тобой говорили: Валя — мой друг, друг детства. И только. Честно скажу, на том вечере о другом подумал: она красивая, на нее парни заглядываются, а я мешаю и им, и ей. Эгоизм чистейший.

Ну да теперь уж все. Кроме выпускного, никаких других вечеров не будет. А там… Там немножко страшновато. Но, если ты и вправду сможешь меня встретить и помочь устроиться, а уж потом поедешь домой, будет здорово. Одному сориентироваться в большом городе непросто.

Анют! Вчера с отцом долго разговаривали: просто потрясены «историей» с Есениным. Всерьез вынести на комсомольское собрание, что человек «слишком поглощен упадочнической поэзией Есенина». А человек просто ради отдыха читал прекрасные стихи.

Нет! Это потрясающе. Он нормальный, этот Аркашка?

Ну и что, что Есенин — автор «Хулигана» и «Исповеди хулигана»? В его похвальбе хулиганству одна только бравада. На самом деле здесь трагедия, здесь боль за людей, которые проиграли в жизни, которые свернули с истинного пути и вряд ли уж смогут на него вернуться.

Ну и что, что Есенин какое-то время был с имажинистами? Он ведь потом осудил их. Помнишь, как он сказал: «Кривляются ради самого кривляния».

Ты правильно врезала этому дураку, что ставить знак равенства между упадочничеством и Есениным — бессмысленно. Знаешь, пройдет еще какое-то время, отойдет в сторону вся муть, и огромному есенинскому таланту воздастся сполна. Мы с отцом в это верим. А вот гады и прихвостни вроде этого Аркашки тут же начнут петь «во здравие», не смущаясь, что вчера пели «за упокой». Как ненавижу таких…