— Следи, что говоришь, Люси, — оборвала она, шлепнув меня по руке.

— Что говорю?! — вскипела я. — По-твоему, я сейчас плохо говорю? Ох, я бы тебе сказала…

Тут я осеклась и мысленно прокляла Дэниэла за то, что он стоит рядом. Не могла же я в полную силу ругаться с мамой при госте! Не то чтобы Дэниэл считался настоящим гостем, но все-таки…

— Прошу прощения, я на минутку, — пробормотала я, выбежала из комнаты в прихожую, достала из сумки бутылку виски и пошла наверх. С папой я хотела побыть без свидетелей.

Он надевал ботинки, сидя на кровати в спальне.

— Люси, — сказал он, увидев меня, — а я уже собрался идти вниз, к вам.

— Давай минутку посидим здесь, — предложила я, обнимая его.

— Отлично, — согласился папа. — Посидим, поболтаем без помех о том о сем.

Я отдала ему бутылку виски, и он снова обнял меня.

— Люси, девочка, ты очень, очень добра ко мне.

— Как дела, папа? — со слезами на глазах спросила я.

— Прекрасно, Люси, просто замечательно. А плакать зачем?

— Ненавижу думать, как ты маешься здесь, совсем один, с… ней, — всхлипнула я, кивнув в сторону кухни.

— Но, Люси, у меня все хорошо, очень хорошо, — смеясь, возразил он. — Она не самая плохая жена. Мы всю жизнь в одной упряжке — и ничего.

— Ты так говоришь только для того, чтобы я не волновалась, я же знаю, — глотая слезы, сказала я, — но все равно спасибо.

— Ох, Люси, Люси, Люси, — сжав мне руку, вздохнул папа, — не надо принимать это все так близко к сердцу. Старайся радоваться, пока живешь, а в земле належаться мы еще успеем.

— Нет, нет, — воскликнула я, а потом заплакала уже по-настоящему. — Не говори о смерти. Я не хочу, чтобы ты умирал. Обещай мне, что не умрешь!

— Гм… ну… если это сделает тебя счастливой, Люси, я не умру.

— А если все-таки придется, обещай, что мы с тобой сможем умереть одновременно.

— Обещаю.

— Папочка, как же это ужасно!

— Что, радость моя?

— Все. Жить, любить людей и постоянно бояться, что все они умрут.

— И откуда только ты набираешься таких ужасных мыслей, Люси?

— Но… но… от тебя, папочка.

Папа неловко обнял меня, сказал, что я, должно быть, ослышалась, что он никогда ничего подобного не говорил, что я еще молода, и у меня вся жизнь впереди, и надо постараться радоваться этой жизни.

— Но зачем, папа? — спросила я. — Вот ты же никогда не пытался радоваться жизни, и ничего плохого не случилось!

— Видишь ли, Люси, — вздохнул он, — у меня все было по-другому. Да и теперь опять не так, как у тебя: я ведь уже старик. А ты девочка молодая. Молодая, красивая, образованная — никогда не забывай о пользе образования, Люси, — с нажимом произнес он. — И все это работает на тебя. Так что, Люси, ты должна быть счастливой.

— Да как же? — взмолилась я. — И как ты можешь от меня этого ожидать? Мы ведь с тобой одинаковые, папочка. Что нам делать, если мы видим нелепость, тщету и темноту жизни, тогда как для остальных она легка и весела?

— Что с тобой, Люси? — Папа вглядывался в мое лицо, будто желая прочесть там ответ. — Парень, что ли, обидел? Какой-нибудь молодчик, охочий до развлечений, поманил? Угадал я?

— Нет, папа, — рассмеялась я, хотя еще плакала.

— Не тот ли длинный, что сидит и точит лясы внизу на кухне?

— Кто, Дэниэл? Нет, нет.

— Он, случайно, не… ну, не вольничал с тобой, Люси? Потому что если да, то помогай мне бог, пока ноги еще держат меня, я велю твоим братьям наподдать ему так, чтобы долго помнил. Пинок под зад и карта мира — вот что ему, паршивцу, нужно, и это он получит, как пить дать. Он глупее, чем кажется на первый взгляд, если думает, что может жить спокойно и хвастаться своим паскудством, если спутался с дочкой Джемси Салливана…

— Папа, — простонала я, — Дэниэл ничего такого не сделал.

— Видел я, как он на тебя смотрит, — угрюмо проворчал папа.

— Никак он на меня не смотрит. Все ты выдумываешь.

— Выдумываю, говоришь? Может быть, может быть. Только у тебя ведь это не в первый раз.

— Папа, парни тут вообще ни при чем.

— Почему же ты тогда грустишь?

— Потому что такая уж я есть, папа. Такая же, как ты.

— Но у меня-то все в порядке, Люси! Лучше не бывает!

— Спасибо, папа, — вздохнула я, прильнув к нему. — Я знаю, что ты это говоришь, только чтобы мне стало легче, но все равно благодарю.

— Но… — начал он и озадаченно замолчал. — Ладно, пошли, — нашелся он наконец, — пора вниз, а то обед остынет.

Вечер получался мрачноватый: мы с мамой были на ножах и не пытались это скрыть, а папа подозрительно разглядывал Дэниэла, убежденный, что тот имеет относительно меня неправедные намерения.

Общее настроение несколько поднялось, когда на столе появился обед.

— Оранжевая рапсодия, — глядя на свою тарелку, заявил папа, — вот что это такое. Оранжевые рыбные палочки, оранжевые бобы, оранжевая картошка и, чтобы легче глоталось, стакан лучшего ирландского виски, которое, на счастье, тоже оранжевого цвета!

— Картошка не оранжевая, — возразила мама. — А выпить ты Дэниэлу предложил?

— Очень даже оранжевая, — горячо воскликнул папа. — Нет, не предлагал.

— Дэниэл, выпьешь виски? — спросила мама, вставая.

— Так, а если она не оранжевая, то какого же, скажите на милость, она цвета? — обратился папа ко всем присутствующим. — Розовая? Зеленая?

— Нет, миссис Салливан, спасибо, — занервничал Дэниэл. — Что-то не хочется.

— Тебе и не нальют, — воинственно откликнулся папа. — Пока не скажешь, что картошка оранжевая.

Мама и папа выжидательно уставились на Дэниэла. Оба одинаково хотели перетянуть его на свою сторону.

— По-моему, она скорее золотистая, — после некоторого раздумья изрек он, будучи по натуре дипломатом.

— Нет, оранжевая!

— Золотистая, — со вкусом повторила мама.

Дэниэл ничего не говорил. Он, казалось, предпочел бы провалиться сквозь землю.

— Ну, хорошо же, — зарычал папа и грохнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули тарелки и зазвенели ножи с вилками. — Тяжко с вами договориться. Золотисто-оранжевая — вот мое последнее слово. Не нравится — не соглашайся, но в несправедливости меня не обвинишь. Дайте парню выпить.

Не прошло и пяти минут, как папа снова развеселился. Обед творил с его плохим настроением настоящие чудеса.

— Знай ешь рыбные палочки, — восторженно заявил он, с улыбкой обводя взглядом стол — А ведь тут еще целых шесть штук. Гляньте-ка, — восхищенно продолжал он, поднимая вилку с надетой на нее целой рыбной палочкой и поворачивая ее, чтобы рассмотреть со всех сторон, — какая красота. Произведение искусства. Университетского образования мало, чтобы как следует приготовить хоть одну такую палочку.