– Как странно, что вы сказали про ромашки, – удивился мужчина. – Папа говорил, Анна обожала эти цветы. А летом всегда плела венки.

– У нее очень задорная улыбка, – заметил Саша.

– Отец рассказывал, что Аня почти все время улыбалась. И была такой естественной, такой открытой и… беззащитной. Ему хотелось взять ее за плечи, обнять и никогда не отпускать. Они часто гуляли по парку, болтали о разной ерунде и смеялись по поводу и без повода. А он мечтал о том, что когда-нибудь наберется смелости и скажет ей о своей любви. Потом наступил тот день, когда папа должен был сделать выбор… – Сергеев замолк, устремив взгляд в окно.

– Какой выбор? – поторопила его Людмила.

Андрей Владимирович расправил плечи:

– Очень тяжелый. Он должен был решить, говорить Анне о том, что ее отец приговорен и жить ему осталось пару дней, или все же промолчать, дав ей еще два дня счастья. Если бы он знал, что Анне уготована та же участь, то, без сомнения, рассказал бы любимой обо всем, что узнал. И тогда у нее был бы шанс спастись. Папа часто говорил на эту тему. Сколько лет прошло, а он не уставал корить себя за слабость и безволие.

– Мы слышали, Анну замуровали в квартире, оставив без электричества, еды и воды, – подал голос Стас.

– Именно так. Когда отец впервые рассказал мне эту историю, я поразился до глубины души. Такая жестокость! Даже фашисты во время войны далеко не всегда позволяли себе подобное. Аня была совсем ребенком. Забавным жизнерадостным ребенком. Ей было всего девятнадцать лет. Большинство нынешних девушек в этом возрасте уже многое повидали, а тогда… Жизнь перед Аней только-только начинала раскрываться. Так вот, папа пришел в дом Фроловых перед самой смертью своей любимой. Стоял возле заколоченной двери и чуть не выл от отчаяния и бессилия. Анна была в квартире одна. Растерянная, испуганная, словно птичка, попавшая в капкан. И как ей было объяснить, что жизнь может быть настолько жестокой? Ему хотелось прокричать на весь мир: люди, что же вы делаете?! Но он мог только бессильно кусать губы и вытирать ладонями беззвучные слезы. В его мозгу стучало: за ним стоит его собственная семья, он обязан думать о ней. Иначе бы голыми руками отодрал неструганые доски, преграждавшие путь в квартиру, и остался с Аней, несмотря ни на что.

Андрей Владимирович секунду помолчал, затем продолжил:

– Когда отец вышел из подъезда, он посмотрел на окна Фроловых. Анна стояла у раскрытых створок и глядела вниз. Он не видел ее глаза, но знал, о чем она думает, – о том, как расстаться с жизнью. В девятнадцать-то лет! Наверное, если бы у нее было чуть побольше смелости, девушка прыгнула бы вниз. Правда, выстрелить в себя из пистолета тоже непросто. Анна выбрала для себя именно такую смерть… После того как квартиру вскрыли, отец приложил все усилия, чтобы узнать подробности. Один его товарищ где-то раздобыл фотографии с места происшествия и показал ему. Так он выяснил, что Аня размышляла, как можно распрощаться с жизнью. В гостиной обнаружилась веревка, а в кухне на столе лежали снотворные таблетки. Мне кажется, она бы выбрала именно их, то есть смерть во сне, если бы в квартире была вода. Бедная девочка… Знаете, в отличие от мамы, я никогда не испытывал к ней ревности. Я жалел ее. И думаю, в папином сердце тоже жила в большей степени жалость, чем любовь. Любовь со временем проходит. Тем более если человека нет рядом. А воспоминания остаются. Особенно если это не очень приятные воспоминания и на душе у тебя неспокойно.

– А тех фотографий у вас нет?

– Нет, конечно. Папе товарищ их не отдал. И хорошо! Потому что и так снимки вызвали у отца нервное расстройство, он целый год провел по больницам. Но со временем боль утраты прошла, вернулся интерес к жизни, а память осталась. Я думаю, отец и умирал с именем Анны на губах.

– Очень печальная история, – вдохнула Люда.

– Я бы даже сказал – трагичная. – Андрей Владимирович снова замолчал. И только потом задал несколько запоздалый вопрос: – Кстати, а почему вы ею заинтересовались?

– Видите ли, с некоторых пор в том Доме на набережной стал все чаще появляться призрак девушки в белом, – осторожно ответила Люда. – Его жертвой уже стали два человека. И мы полагаем, что это далеко не конец.

– Вы меня разыгрываете? – изумленно распахнул глаза Сергеев.

– Отнюдь! Ситуация настолько серьезна, что мы вынуждены хвататься за любую соломинку, лишь бы разгадать тайну этого призрака.

– Мне почему-то кажется, что Анна не способна на такую гадость, – с сомнением произнес Андрей Владимирович. – Даже после смерти. Хотя…

– Что «хотя»? – тут же ухватилась за это слово Людмила.

– Я бы сказал так: если загробная жизнь существует, ее поступкам может быть оправдание.

– И какое же?

– Месть.

– Но кому она мстит?

– Есть только один человек, которому Анне наверняка хотелось бы отомстить, – нарком Ежов, с благословения которого ее и постигла ужасная участь.

– Но ни Ангелина Семеновна Шварц, ни Игорь Васькин не имеют к нему никакого отношения!

– Других соображений у меня нет, – пожал плечами Сергеев.

Люда еще некоторое время посидела, молча буравя его глазами, а потом резко поднялась:

– Большое спасибо, что уделили нам время.

– Не за что. Всегда рад помочь.

Саша хотел было сказать, что на самом деле мужчина так ничем им и не помог, но промолчал. Андрей Владимирович не виноват, что они ищут то, чему нет объяснения.

Сергеев распахнул дверь и, пока ждали лифта, молча стоял на пороге. Уже садясь в кабину, Александр обернулся и перехватил его взгляд. В глазах мужчины застыло странное выражение – недоумения, недоверия и… глубокой горечи. Весь путь до первого этажа он пытался понять, откуда взялся этот взгляд, но так ничего и не придумал.

В театр Станислав отказался идти и откланялся, заявив, что у него дела.

На представление Александр и Людмила опоздали. Хорошо, что администратор встретил их около входа и проводил в зал, указав на места с краю, иначе они перебаламутили бы всех зрителей. Сам Михаил Петрович тоже устроился рядом.

Сегодня у Торовой была роль без слов. Она просто выходила на сцену и изображала кукол. Живых, подвижных кукол. Саша обратил внимание, что под глазами женщины залегли тени, а сами глаза стали еще больше и бездоннее.

– Хороша! – прошептал Михаил Петрович, с восторгом глядя на Маргариту. – Каждую роль переживает похлеще ведущих актрис. Видали, сколько трагизма во взгляде?

Саша покосился на говоруна. Вряд ли Маргарита действительно глубоко вошла в образ. Скорее, переживает из-за докучливого призрака, неизвестно почему решившего «осчастливить» ее своим излишним вниманием.

– Ваш театр пользуется популярностью, – прошептала Людмила, косясь на полный зал.