– Прийти в себя? – Темпеста в негодовании вскинула руки. – Разве вы не понимаете, что у нас мало времени? Элизия умерла и совсем скоро вернется в царство мертвых. Мы приплыли сюда, чтобы выяснить, что произошло в ту ночь, когда вы пропали. Мы много лет считали, что вы погибли! Почему вы не вернулись за нами? Почему бросили нас одних? И почему вы не… – У нее задрожали губы. Она отвернулась, не в силах продолжать.

Элизия отошла от отца и обняла сестру.

– Успокойся, Темпе!

Обычно Темпе впадала в гнев по любому поводу, но на этот раз настала моя очередь прийти в ярость. Почему родители решили забыть про них? Почему не скажут дочерям всю правду? Что они скрывают?

– Мы не хотели, чтобы вы подумали, что мы умерли, – сказала мама, вытирая слезы и глядя на дочерей. – В ту ночь, когда мы решили бежать, Элизия сказала, что не готова к такому резкому повороту в своей жизни и хочет остаться на Эквиноксе. Мы подумали, что это ваше общее решение, и не стали вас уговаривать.

Элизия вспыхнула.

– Прости, мам. Я растерялась, лучше бы я…

– Ты ни в чем не виновата, – перебил господин Алерин. – Мы поставили тебя в трудное положение, потребовав, чтобы ты плыла с нами, но при этом не предоставили тебе достаточно информации, чтобы ты могла принять верное решение.

– Какой информации? – спросила Элизия.

– О том, почему в ту ночь мы вынуждены были бежать с Эквинокса и не возвращаться туда, – ответил он.

– И почему же? – спросила Темпеста. Она перестала плакать и стояла, подбоченясь, в ожидании ответа. В ее глазах бушевала ярость. Водная ведьма жаждала мести. – Говорите!

Госпожа Алерин встала и взяла дочь за плечи. Она печально улыбнулась, а затем сказала:

– Мы сбежали, чтобы спасти вас.

Глава тридцать восьмая

Темпеста

Счетчик запущен: осталось 8 часов 15 минут

Вторник, 03:45

Родители сбежали, чтобы нас спасти? От чего?

– Объясни, что все это значит! – потребовала я.

– У нас с папой, – мама уже могла стоять спокойно на траве, – возникли неприятности. – Она посмотрела на меня. Ее внешность была такой же, как я запомнила, разве что кожа стала более загорелой и на шее появились бесчисленные ожерелья из ракушек. В остальном она ничуть не изменилась.

Мне потребовалось огромное усилие воли, чтобы не броситься ей в объятия, когда она бежала к нам через поле. Двенадцатилетняя девочка внутри меня, каждую ночь в течение многих лет оплакивавшая ее смерть, все бы отдала, чтобы прижаться к ней сейчас. И убедиться, что это не сон. Однако семнадцатилетняя девушка понимала, что с точки зрения логики не стоит слепо ей доверять.

Я не могла сделать шаг ей навстречу, не зная всей правды.

– Нам обоим нравилось работать на Палиндромене! – сказала мама. – Дерен помогал скорбящим родственникам, облегчая их боль, а я выращивала новые культуры, которые потом кормили людей на рифах. Мы оба занимались благим делом, помогая нашему нестабильному миру и внося свою скромную лепту в его будущее.

Элизия теребила мамино ожерелье на шее и смотрела на родителей с такой надеждой, будто их слова могли убрать боль последних пяти лет. Я прикусила губу. Жаль, что я не могла быть столь понимающей.

Отец положил руку маме на плечо.

– Как Ведущий ботаник, ваша мама принимала все решения, помогающие выращивать хороший урожай. Нам хорошо платили. Поэтому вам, девочки, можно было не волноваться за будущее. Однако мы кое-что пообещали Нессандре, – тут он перевел взгляд на Лора. – Мы дали слово, что на первом месте у нас всегда будут интересы Палиндромены, а не семьи. Такова политика безопасности на острове, чтобы никто не мог нарушить правила, которые обеспечивают само существование Палиндромены.

Мне показалось, что я покачнулась. Но на этот раз я ошиблась, ведь мы стояли на твердой земле. Еще немного, и я узнаю правду.

– О каких правилах речь? – спросила я.

– Ни в коем случае не говорить пациенту о том, что он умер, – продолжила мама. – Не позволять ему покидать палату, и уж тем более станцию. А также никому не рассказывать, на чем строится процедура оживления. – Внезапно на меня нахлынули воспоминания о том, как родители ночью обсуждали, как прошел рабочий день на станции.

– Целых двадцать лет мы не нарушали этих правил вплоть до одного дня, пять лет назад, – сказал папа. – Я допоздна засиделся с документами. В тот момент на станции был только один оживший пациент. Вдруг поздно ночью ко мне влетела клиентка, крича, что ее муж умирает, а она не может найти своего смотрителя.

– Выяснилось, что ее супруга оживили двенадцать часов назад, и впереди была еще уйма времени. Но что-то пошло не так. – Папа тяжело вздохнул, было видно, что воспоминания об этом до сих пор вызывают у него боль. – Оказалось, что у него произошла остановка сердца. Позже я узнал, что смотритель пошел ночью искупаться, и его унесло течением. Когда у него остановилось сердце, то же самое произошло и с пациентом. В тот момент я не знал, что делать, и решил позвать Нессандру.

Однако ее нигде не было видно. Даже будучи главным смотрителем, я не имел доступа ко всем уголкам станции, но ситуация была критической. В обязанности смотрителя входило обеспечение спокойного времяпровождения пациента в течение всех двадцати четырех часов оживления. – Он провел рукой по седеющим волосам. В отличие от мамы, его внешность изменилась с годами. Он похудел, стал менее веселым, было видно, что прошлое не отпускает его. – Охрана пустила меня в лабораторию, где проводились опыты, чтобы я нашел Нессандру. До этого я ни разу там не был, как-то не доводилось. – Он сделал глубокий вдох. – Я вошел, когда она отключала пациента. По крайней мере, мне так показалось. Он был жив, но стоило ей дотронуться до эхопорта, как он умер. – В скором времени Элизию ждало то же самое, но она и бровью не повела. – Вдруг я заметил в резервуарах еще двоих человек. Я спросил, что происходит.

– Нессандра сказала, что она проверяет одну теорию, – продолжила мама. – Она пробовала подключить к пациенту сразу двоих людей вместо одного. В результате она подключила их с разницей в двенадцать часов, надеясь перекрыть брешь на стыке суток, когда организм перегружается. Она планировала оживить пациента навсегда, то есть «вылечить» его от смерти. – Мамин рот скривился в усмешке. – Но никто