Мы не должны забывать, однако, что на пути от архаичных людей к нынешним форма мозга и вмещающей его черепной коробки менялась. Череп становился короче и выше, сужаясь книзу и расширяясь кверху, особенно в верхнетеменной области. Форма мозга со всей обязательностью повторяет форму черепа, ведь они должны развиваться и расти в полном соответствии друг другу. Но что определяло их общую форму – череп или мозг? Вопрос не такой простой. Тут даже не ясно, с какой стороны подходить. Потому что череп и мозг существуют не в изолированном пространстве – вспомним, например, что у основания черепа берут начало голосовой, пищеварительный и дыхательный тракты, голова присоединяется к позвоночнику, а в передней части сидят зубы и челюсти и крепятся соответствующие мышцы. И во всех этих зонах возможности трансформации мозга так или иначе ограничены.

Но в верхних частях черепа и мозга ограничений существенно меньше. Прежде, еще в своей диссертации 1974 года, я выявил изменения лобной, теменной и затылочной костей у современных людей. Каждая из этих костей вносит свой вклад в увеличение выпуклости свода черепа, но в особенности это относится к лобной части. По результатам совместных работ с Тимом Уивером и Чарльзом Розманом получилось, что многие из этих черепных трансформаций не имели особо важного значения для эволюционной истории – они, по-видимому, сложились в результате случайных изменений (генетического дрейфа), когда современные сапиенсы развивались себе потихоньку в африканской изоляции. Мы еще вернемся к этой теме, но я лично убежден – хотя бы из-за очень специфической, не похожей ни на один другой вид людей формы черепа у сапиенсов, – что на первый план стоит все же поставить эволюцию мозга, именно из-за развития мозга черепной свод стал таким выпуклым (глобулярным). Как продемонстрировал Филипп Гунц с коллегами, черепа архаичных и современных людей стали различаться по форме почти сразу после разделения линий.

Было бы логично, если бы в мозге трансформировалась такая важная часть, как лобная доля, участвующая в планировании и оценке будущего. И как же меня, участника тех исследований, удивили КТ ископаемых черепов! По ним выходило, что у современных людей абрис и относительный размер лобных долей внутри черепной коробки изменился гораздо меньше, чем внешний облик лобной части черепа. При этом затылочная кость в задней части черепа сузилась, и ее изгиб стал более равномерным. У эректусов и гейдельбержцев затылочная кость отличается резкой угловатостью, что отчасти связано с креплением мощных шейных мышц, свойственных архаичным людям. А у неандертальцев шиньонообразный абрис затылка определяется вздутыми затылочными долями мозга. Но что означает эта особенность, точно не известно, на сей счет ведутся споры: например, подчеркивается положение зрительных зон в затылочных долях. У современных людей увеличены по высоте и длине теменные доли мозга, но они соотносятся с черепным сводом, узким в основании и расширенным вверху. Палеоантрополог Эмилиано Брунер с помощью геометрической морфометрии исследовал эту особенность мозга древних людей. Он подтвердил известные выводы, полученные традиционными способами, касающиеся кровеносных сосудов, питающих теменные доли мозга. От них на внутренней стороне теменных костей остаются канавки; так вот у современных людей по сравнению с архаичными сеть этих сосудов-канавок существенно усложнилась.

Что же есть такого в функциях теменных долей, что может объяснить их разрастание у современных людей? Сюда сходится сенсорная информация, интегрируется и обрабатывается информация из разных частей мозга; теменные доли также участвуют в обслуживании социальной коммуникации – и все это отражается на поведении, столь заметно изменившемся у современных людей. Археологи Томас Уинн и Фредерик Кулидж, специалисты по когнитивным функциям, утверждали, что становление современного мышления в первую очередь должно быть связано с развитием рабочей памяти, касающейся непосредственных событий. Человеческую память обычно подразделяют на декларативную (или эксплицитную) память, хранящую сведения о фактах, и процедурную, то есть память о действиях, например о последовательности слов или движений (для изготовления орудия или как пройти по нужной дороге). Как стало понятно из исследований памяти, это два независимых блока, и если при повреждении мозга страдает один из них, другой может остаться сохранным. Помимо того, эти блоки работают с участием разных нейронных путей, как стало ясно из результатов нейросканирования.

Скорее всего, у современных людей улучшалась работа обоих блоков, но стоит обратить особое внимание на один важный тип декларативной памяти, а именно на эпизодическую память, ее еще называют персональной или автобиографической памятью – это нечто похожее на персональные истории вместе с сопутствующими эмоциональными ассоциациями. Ее можно использовать, чтобы мысленно вернуться в прошлое и, что важнее, чтобы представить будущие события. Это нечто вроде встроенной “машины времени”, которая может отмотать время назад, а может спроектировать те или иные сценарии и которая, по-видимому, тесно увязывается с концепцией самосознания (осознания самого себя). Как мы уже знаем, в течение среднего каменного века современные люди постоянно расширяли свой кругозор: осваивали разные ландшафты для добывания пищи и сбора нужных материалов, развивали социальные связи – эти процессы продолжались и в позднем каменном веке. Можно усмотреть здесь становление современного типа эпизодической памяти. А кроме того, развитие религиозных верований тоже зависит от способности живо вообразить внутренний сюжет, его нужно представить себе столь же реалистично, как и настоящий. И когда люди смогли обдумывать собственную смерть, тогда-то они, должно быть, и изобрели религию – именно она берет на себя успокоение в таких делах, давая перспективу продлить свое бытие.

Наблюдения и эксперименты также говорят, что теменные доли участвуют в организации эпизодической памяти, хотя, очевидно, не только они, так как во время вспоминания активизируются связи теменных долей с лобными и височными. Так что активация эпизодической памяти – не единственный прямой путь вызвать воспоминание. Например, некоторые пациенты с повреждениями теменной доли могут вспомнить в подробностях какое-то одно событие, если им дать самый общий намек, например “ваш день рождения” (вспоминание сверху вниз), а другим, чтобы как следует все вспомнить, нужно дать какую-то конкретную деталь, например показать фотографию праздничного торта (вспоминание снизу вверх).

Но нельзя забывать о еще одной жизненно важной функции нижней части теменной доли мозга у современных людей – обслуживание внутренней речи. Осознанно или неосознанно, мы слушаем свой внутренний голос при принятии решений или при размышлениях, он в некотором смысле составляет изрядный кусок “программного обеспечения” в нашей мозговой “начинке”. Так, у людей, которые лишены возможности развить и использовать эти программы, например у слепых или глухих от рождения или при дефиците сенсорного контакта с другими, остальные функции мозга оказываются в итоге существенно урезаны. Но если люди с нарушениями получают недостающую стимуляцию с раннего возраста, то у них формируется собственный код внутренней речи, к примеру на основе символов языка жестов, который они выучивают вместо обычных словесных кодов.

Значение памяти и трансформации отдельных частей мозга при становлении современных людей подчеркивал Стэнли Амброуз, главный сторонник влияния извержения вулкана Тоба на эволюцию человека. Особенно важной, по его мнению, была интеграция рабочей памяти с памятью проспективной (которая занимается задачами близкого будущего) и конструктивной (мысленное путешествие во времени). Все они локализуются в лобных долях. Такая интеграция в принципе способствует решению любых интеллектуальных задач, от создания сборных орудий и артефактов до развития высочайшего уровня понимания хода мыслей других людей и социальной кооперации. Амброуз считал, что у неандертальцев была развита память для краткосрочного планирования и производства композитных поделок, но мозг и гормональная система недостаточно скоординировались, а ведь именно их баланс обеспечивает тот уровень доверия и взаимности, которого требуют расширенные социальные связи, характерные для обществ современного человека.