– А я – жив, не тень и не память. И не твой.

Лёгкой поступью пошёл к порогу. За окном встрепенулись тёмные косы вспугнутой птицей, и дробные шаги застучали по каменной тропке от крыльца.

Мало времени оставалось у Альги.

По правую руку солнце заходило, по левую тьма наползала из-под печи, где давно огня не водилось.

Четыре шага осталось князю до порога, а во дворе уж она, темнокосая, караулит, изнемогает. Сполошно оглянула Альга избу, в глазах туман, из углов дым. Услышала, как мох шипит между брёвнами, да махнула рукой, крикнула страшным беззвучным криком. Птицы под потолком ожили, юркнули в печь и, не успел князь двух шагов ступить, оказались на улице, у крыльца, вцепились когтями в долгие косы соперницы незваной, закружились, крыльями забили в лицо. Та взвизгнула, завизжала, да Альга широким взмахом накинула на избу такую тишину, что и грома горячего снаружи не услыхать, не то что девичьего визга.

Князь не дрогнул, не обернулся; шаг, и ещё шаг как ни в чём не бывало. Вот уже ему только руку протянуть, тяжёлую дверь толкнуть осталось… Сердце Альги колотилось в груди загнанным зверем, трепетало дикой перепёлкой, звенело, что резец о камень.

– Стой! – велела князю с былой властью, какой обладала, покуда его шила. – Стой, князь!

Обернулся на неё; скрипнул кожаный пояс, сошлись на лбу светлые брови.

– Добром расстанемся, золотошвея. Не желаю иного.

– Откуда ведать тебе, милый мой, что не только золотом вышиваю? – прошептала, что змея прошипела, и швырнула ему туесок с лесной ягодой.

Костяника, малина, барбарис, шелковица, шиповник да бузина плеснули, словно кровью, в лицо князю.

– Подарок мой прощальный, – молвила Альга, подняла руку с иглой, и вспыхнули золотом дом, и лес, и далёкая тропа, и земли до самого Грозогорья. Один княжий стан темнел в пламени, а потом обвились лозой тёмные косы, белые руки, и исчезло. Всё исчезло.

Опало слепое пламя, выступило из белизны лучистое окно, выглянула печь, прялка, лавка, кувшин. Снова очутилась в своей избушке властная, спокойная Альга. Выплеснула огонь – прохладнее стало на душе, тише, суше, что в лесу по закатным звёздам.

Собрала с полу ягоды, рассеянно махнула ладонью – исчезли нежные лепестки, сок кровавый из половиц вытянуло. Повертела в руках уцелевшую малину – рассыпчатая, крупчатая, алым соком сочится.

– Не бывало счастья от этой ягоды.

Смяла в пальцах, швырнула вслед князю да спиной ко всей истории обернулась – до поры до времени.

– В третий раз князь к другой от тебя повернул. Сила швейная из рук ушла, зависти да гордыни не вытерпев. Не пора ли смириться, золотошвея?

Чей это голос был, она и не узнала никогда. Но ответила:

– Ушла сила, да не вся. Поборемся ещё за любовь, за золотое лето.

Была властительница, была мастерица. Стала затворница, стала ведьма.

Днями и ночами кроит армию с камнями – рубиновыми ягодами вместо сердец. Последние крохи из себя вытягивает, на крови шьёт. Выйдет новая луна – пойдёт на князя войной. Не жить его княгине темноволосой.

Вышла луна, и битва была большая, наречённая Ведьминой ночью. Но княжеская дружина победила под рассвет травяную армию – каменные сердца. Порубили льняные полотна, рассыпали солому и сухостой, раскидали камни, а ведьму загнали в её избу. Горько хохотала Альга, защищаясь от того, кого стражником себе создавала.

Наконец ушла дружина, дозор оставив. Ни ведьму, ни избу её трогать князь не велел. Альга в пустом доме хохочет, кувшины крушит. Бьются рябины, шумит ветер, стёкла осыпаются серебряным куражом, снег падает.

Зима приходит.

Злобой сердце обуяло – так и лето колдовское золотое сгинуло, время колобродить перестало. Унялись вещие сны, сила по капле возвращается. А сердце бьётся, перестукивает под дудочку, ту самую, под какую на осенней ярмарке Альга с князем плясала, да только не помнит того князь и много другого из той ночи не помнит…

…А по весне и сам пришёл. Княгиня захворала, ни один лекарь помочь не в силах.

– Твоих рук да слов дело?

Рассмеялась в любимое лицо Альга, покачала головой, развела руками.

– Три раза уходил ты от меня к ней. Армию каменную-травяную порубил. Не добраться мне до твоей темноволосой княгини, не победить судьбу.

– Так твоих рук дело, ведьма?!

Горько стало на сердце, холодно. Зима пришла.

– Нет, княже. Да только ни трав нужных, ни ниток нет у меня, чтобы княгиню спасти.

– Добуду травы! Всё, что скажешь, добуду!

– Всё добудешь, княже. Да только силу нужную не сыщешь. Всё добро, что было во мне, в тебя вложено, тебе отдано, мыслям о тебе подарено. Только чёрная нить у меня осталась.

– Что хочешь делай. Только помоги!

Подняла глаза, растянула губы, и вмиг зрачки широкими стали, колдовскими, что ночь в Черноречье. А в глубине огонь, тихий, шипящий, что змеиное око, ложью золотится-колотится:

– Помогу, княже. Помогу.

Снова в княжий терем вошла под косые взгляды, под тревожный шёпот. Следом за ней нёс князь тот самый сундучок, с каким Альга из терема уходила. В сундук спрятала все травы, что в избе нашла: букет полевой, что князь ей давным-давно дарил, венок, что на реке ещё девочкой в камышах нашла, цветы целебные, что мать её сушила.

Княгиня в постели что ворон на снегу, что лебедь среди сажи: косы чёрные, смоляные, лицо ледяное, белое.

Альга опустилась на колени, взяла горячую руку. Обернулась на князя, предупредила:

– В сундуке – трав моих остатки, да не те, что с любовью собраны, на солнце высушены, а другие травы, обиженные, остужённые… Дам княгине силы, да только не храбрость, не верность, не нежность они вольют в неё. Ревность да гордыня в крови заиграют. Этим травы в моём доме пропитаны… Да ещё любовью к тебе безответной. Так что, может, что и получится, – усмехнулась криво, сжала в руке сухой стебель.

Хрустнул и рассыпался стебель пылью.

Наутро княгиня проснулась: бледная, да кое-какой румянец на щеках заиграл, глаза заблестели. К вечеру и вовсе ожила. Князь рад, город ликует, а Альга в прежней горнице заперлась, глядит в окно. Под стенами ярмарка раскинулась шире прежней: шумит, блещет.

Наконец решилась. Подошла к князю.

– Пойдём на ярмарку.

Помнил не помнил, а согласился.

Среди ярмарочной толчеи, в ранних сумерках, в сверкающих огнях, спросила:

– Помнишь ли, как мы здесь в прошлый раз были?

– Как не помнить. Много воды утекло, а глаза твои не поблёкли. Каким колдовством создан – того не забываешь.